Бояре Романовы и воцарение Михаила Феoдоровича - Платон Васенко Страница 20

Пересмотр его привел нас к такому выводу: кроме отмеченных издателями в «Деле» есть еще три целых акта и один отрывок, подклеенный к бумаге, иного содержания и сообщающий повеление ссыльным Василию и Ивану Никитичам Романовым жить впредь вместе. Акты, дошедшие до нас в целом виде, содержат в себе: 1) царскую грамоту в Пелым воеводе князю Василию Григорьевичу Долгорукову, 2) царскую грамоту в Нижний Новгород воеводе Юрию Ивановичу Нелединскому от двадцать восьмого июня 1602 года и 3) царскую грамоту тому же воеводе от одиннадцатого июня 1602 года182.

Анализируя подробно сведения, даваемые этими актами, невольно соглашаемся с издателями «Дела» о неважности пропущенных в изданных комиссией документов. Кроме некоторых небезынтересных подробностей бытового характера, они не дают ничего ценного. Тем не менее мы решили напечатать не помещенные в Актах исторических документы в качестве приложения к настоящему сочинению. Делаем это для того, чтобы дать возможность каждому воочию убедиться в степени «неважности» этих актов для суждения о деле Романовых. Кроме того, оттуда мы извлекаем некоторые, правда очень мелкие, подробности о жизни Ивана Никитича Романова.

После вынужденного обстоятельствами дела отступления обращаемся к интересным наблюдениям С. Ф. Платонова. Рассказав о деле и опале Богдана Бельского, который пострадал одновременно с Романовыми и, как думается профессору Платонову, в тесной связи с ними183, и познакомив читателей с ходом розыска над Никитичами и их родней184, названный исследователь высказывает мысль, что «пресловутое» коренье «послужило, очевидно, точкой отправления» к изложенным действиям годуновского правительства. «Невозможно допустить, – продолжает автор «Очерков по истории Смуты», – чтобы одни волшебные корешки, без других улик, послужили достаточным основанием для обвинения целого родственного круга лиц, принадлежавших к высшему слою служилого класса, лиц влиятельных и популярных, связанных узами кровного родства с только что угасшей династией, к которой Борис исповедывал такую благоговейную преданность. Очевидно, что Годунов с его думцами, боярами, доискался чего-то более серьезного, чем корешки». Далее следует замечание, что «одни корешки в казне Александра Никитича не привели бы к царской опале все племя виновного» и что «предметом обвинения служило не простое ведовство». «На то, что Романовы подозревались в более сложном преступлении, намекает, – по мнению С. Ф. Платонова, – и инструкция, данная приставам» их, – «писать государю про тайные государевы дела185, что проявится от его государевых злодеев и изменников».

После приведенных рассуждений профессор Платонов отмечает известную уже нам вражду, обнаруженную боярами Годунова по поводу дела Романовых к Никитичам, и отказывается видеть в ней «проявление личной злобы и мести против» этой семьи. Естественно поэтому задаться вопросами о причине возникшей враждебности. Только политическая рознь, отвечает исследователь Смуты, могла на романовский круг вооружить бояр другого, в данном случае годуновского, круга. «Люди, связавшие свои успехи с господством Бориса, могли бояться деятельности враждебных Борису или далеких от него бояр, в том числе и братьев Никитичей». «Но чего именно можно было бояться в данное время?» Восстановить народные массы против Бориса было бы очень нелегко, так как популярность Бориса не была еще подорвана… «Но возможна была интрига. Какая?»

Для решения поставленного им себе вопроса С. Ф. Платонов привлекает к делу некоторые «документы, относящиеся к позднейшим годам». Так, в 1605 году правительство Годунова, называя самозванца Гришкой Отрепьевым, прибавляло, что он некогда жил «у Романовых во дворе». Нечто подобное заявлялось официально и при царе Василии Шуйском, когда посольство этого царя утверждало, что Отрепьев «был в холопех у бояр у Никитиных детей Романовича и у князя Бориса Черкасскаго, и заворовавшись, постригся в чернецы». В дополнение к этим правительственным указаниям одно из частных сказаний сообщает такую подробность: «Гришка ко князю Борису Кельбулатовичу (Черкасскому) в его благодатный дом приходил» и от «князя Ивана Борисовича честь приобретал, и тоя ради вины на него царь Борис негодова». И правда, мы знаем, что князь Иван Борисович Черкасский был в числе наиболее заподозренных. При этом по воцарении самозванца он осыпал милостями Никитичей. А первые слухи о появлении Лжедмитрия «народились в Москве как раз в пору розыска о Романовых». На основании всех этих данных профессор Платонов склонен верить, что «Романовы причастны были к делу подготовки самозванца». Но осторожный и вдумчивый исследователь не успокаивается на таком выводе. Он понимает, «что в разбираемом деле далеко не все с такой точки зрения становится ясным». И действительно, ведь Никитичей обвинили не в подготовке самозванца, а в том, что они хотели себе «достать царство». «Возможного из них претендента на царский престол, Федора Никитича, поспешили постричь в монашество и держали в заточении до самой смерти Бориса, а некоторых других виновных, даже того князя Ивана Черкасского, который, по преданию, жаловал Отрепьева, нашли возможным скоро возвратить из ссылки». «Из этого можно заключить, – справедливо думает С. Ф. Платонов, – что обвинение в желании достать царство старшему Романову не было вымыслом, за которым Борис желал скрыть действительное обвинение в подготовке самозванца». Это основательное сомнение заставляет исследователя Смуты назвать все дело о Романовых и начало истории «ложного Дмитрия» таинственным гордиевым узлом, который он не имеет «надежды ни распутать, ни даже разрубить».

Портрет Лжедмитрия I

Не имеем этой надежды и мы. Но все же мы попытаемся выяснить, насколько это возможно, в чем действительно Борис подозревал Романовых и насколько он был прав в своих подозрениях. Что же касается участия Никитичей в подготовке первого самозванца, то здесь, нам представляется, нельзя будет пойти дальше простых догадок без всякой уверенности в их прочности. Конечно, в настоящее время с уверенностью можно сказать, что самозванец был русским человеком по происхождению, писавшим по-польски с русизмами. Можно утверждать далее, что он был плодом боярской интриги и сам знал это186. Но какие именно бояре выставили его против Бориса: Никитичи или бояре-княжата с Шуйским во главе? Трудно с какой-нибудь вероятностью ответить на это. Правда, Романовы были ославлены Годуновым как «изменники и злодеи», а Шуйские и другие княжата бились против самозванца. Однако Шуйские умели служить всякому режиму, но служить «за страх, а не за совесть», в противность русской поговорке. Они служили в опричнине Грозного и сохраняли в то же время горделивое представление о своем родословном старшинстве перед династией Калиты187. Они были в полном подчинении у Бориса, «над памятью которого впоследствии они так зло и неблагородно надругались». Наконец, служа самозванцу уже после того, как они открыто агитировали и возбуждали народ против него, Шуйские вели интригу против Лжедмитрия при дворе польского короля Сигизмунда188. Этим искушенным в хитрости и притворстве лицам ничего не стоило играть двойную, в случае надобности даже тройную политическую игру. И самая поспешность, с какой они повели было агитацию против самозванца, может указывать на то, что и подготовлен он был их руками.