Митридат - Виктор Поротников Страница 20

Эти священные обряды, куда входили и танцы, были предназначены именно для женщин как хранительниц домашнего очага. Культ Диониса, подателя виноградной лозы, был тесно связан с плодоносящей землей, дающей рост и дереву, и колосу, и лозе. Сущность женщины, жены и матери, издревле связывалась с плодородием почвы и богатством урожая. Поэтому любая женщина во время Дионисий могла позволить себе сойтись под покровом ночи с любым приглянувшимся ей мужчиной. Это не считалось развратом, а рассматривалось как средство для пробуждения живительных сил природы. Многие вдовы на празднике Диониса находили себе нового мужа.

… Душная ночь гудела множеством тимпанов. В свете факелов среди женщин, дико изгибающихся в танце, метались черные неясные тени по утоптанной земле; головы танцующих венчали венки из нежной листвы тиса и душистого лавра. Дружно взлетали над пышноволосыми головами тирсы, украшенные плющом, и ветки дуба. Женские неистовые голоса хором выкрикивали: «Эвоэ!» То был воинственный клич бога Диониса.

Мужчины с факелами в руках теснились по краям священного участка, в центре которого кружилось в танце несколько сотен женщин, позабывших обо всем на свете в вакхическом исступлении.

Митридат старался разглядеть среди множества разлетающихся широких одежд и длинных волос свою мать, которая под воздействием то ли выпитого вина, то ли дикой магии древнего танца тоже устремилась в кольца нескольких гигантских лороводов и затерялась в них, как соломинка в копне сена. Раза два перед взором Митридата мелькнуло ее самозабвенное сияющее лицо, осененное миртовым венком, случайно подобранным ею на земле. Больше он не мог различить средь стольких гибких тел и лиц ни знакомых черт, ни знакомого пеплоса. Все слилось перед ним в один сплошной круг, над которым реял звонкоголосый клич: «Эвоэ!»

Уставшие вакханки выходили из круга танцующих и присоединялись к тем женщинам, которые по летам или из скромности не участвовали в танце. Зато они били в тимпаны и дружно выкрикивали «Эвоэ!» через равные промежутки времени.

Руководили этим действом бриариды, жрецы Диониса. Они стояли выше всех на ступенях храма и возле колонн портика.

Рядом с Митридатом стоял чернобородый грек в белом гиматии, складки которого не могли скрыть тучности его большого тела. Круглую голову грека с торчащими ушами покрывал жиденький венок, сдвинутый набок.

Судя по тем репликам, которые срывались с уст чернобородого, он был далеко не в восторге от праздника и особенно от танца вакханок.

— Куда деваются стыд и скромность у добропорядочных жительниц Синопы в дни Дионисий? — ворчал толстяк. — Кто заражает наших женщин безумием и заставляет дарить себя кому попало ночь напролет?

Видя, что стоящий подле него широкоплечий густоволосый юноша прислушивается к его словам, чернобородый повысил голос, желая, как видно, поговорить с ним.

— Жена у меня помешана на Дионисиях. — Толстяк покрутил коротким пальцем у виска, глядя на Митридата. — И бью ее, и запираю — все без толку. Убегает, бесстыжая, на эти грязные игрища, каждый год убегает! Домой возвращается пьяная, в рваной одежде, вся пропахшая потом и спермой своих случайных любовников. Но довольная до… — Толстяк не договорил, так как Митридат перебил его:

— Жена у тебя просто не блюдет себя, друг. При чем здесь праздник Диониса?

В глазах грека промелькнуло удивление, как будто он услышал заведомую глупость. На его широких губах появилась едкая ухмылка.

— Да ты, дружок, я вижу, ничего не знаешь. Впервые на Дионисиях? Митридат кивнул.

— Идем-ка, — толстяк потащил Митридата сквозь толпу муж чин подальше от шумного круга танцующих женщин, — я кое-что тебе растолкую.

Пробравшись к живой изгороди из молодых кипарисов, толстяк принялся дружеским тоном объяснять Митридату низменную сущность этого праздника, во вреде которого он нисколько не сомневался.

— Ты видишь вокруг себя множество полупьяных мужчин, которые пришли сюда не из почтения к Дионису, вовсе нет, дружок, — молвил толстяк, взирая на высокого Митридата снизу вверх и жестикулируя руками. — Весь этот пьяный сброд ждет не дождется того момента, когда жрецы объявят начало священной ночи, чтобы предаться разнузданной похоти с любой подвернувшейся бабенкой. Танец скоро закончится, и все вакханки бросятся врассыпную к близлежащим зарослям, вот увидишь. Все эти подобия приличных мужей толпами устремятся за ними, и начнется самый откровенный разврат под покровительством бога.

Толстяк не смог удержаться от презрительной усмешки.

— Я пришел сюда из-за своей непутевой жены, как и многие другие из граждан Синопы, чтобы вовремя схватить за руку кто супругу, кто дочь, кто сестру, — уже совсем другим тоном поведал толстяк. — Меня зовут Деменей. Я из древнего аристократического рода. Мои предки всегда прославляли Деметру и Кору. Им и в голову не могло прийти поклоняться Дионису да еще столь гнусным способом! Это не священные обряды, а растление жен и дев. Или я не прав?

— Пожалуй, прав, — кивнул Митридат.

— А ты, друг мой, с кем пришел сюда? — спросил Деменей. — С женой или сестрой? Я видел, как ты высматривал кого-то в хороводе.

— Меня уговорила прийти сюда моя тетка, — солгал Митридат, которому было стыдно признаться после всего услышанного, что он пришел сюда с матерью.

— Мой тебе совет, — промолвил Деменей, — хватай свою тетку за руку и тащи отсюда поскорее, едва закончатся эти пляски. Иначе тут будет много желающих затащить ее в кусты. Я слышал, сама царица Лаодика со своим старшим сыном принимает участие в этих игрищах. Если царица и ее сын, позабыв про достоинство, уподобляются простолюдинам, утопившим свой стыд в вине, то что говорить про обычных смертных…

Деменей со скорбным вздохом махнул рукой. Митридат мысленно возблагодарил богов за то, что вовремя снял с головы диадему и остался неузнанным.

«Так вот почему Гистан так не хотел отпускать мою мать в город, — подумал он. — Вот почему среди танцующих женщин так мало знатных матрон».

Наконец тимпаны смолкли, танец закончился.

Как и предсказывал Деменей, женщины с венками на головах толпами ринулись от освещенного огнями храма в темень южной ночи, наполненную густым запахом молодой листвы деревьев. На близлежащих холмах густо росли дубняк, лавр, тис и каштаны.

Вакханки, подбадривая себя кличем Диониса, колотили всех мужчин, попадающихся у них на пути, тирсами и зелеными ветками. Мужчины, закрываясь руками, уступали им дорогу и сами спешили вслед за ними, выкрикивая: «О Лиэй! О Бриарей!»

Шум от множества голосов заполнил долину, проник в дубовые и тисовые рощи по склонам холмов и глубоких оврагов. Среди деревьев, мигая, мелькали факелы; топот ног заглушался прошлогодней опавшей листвой.

Митридат, оказавшийся в потоке бегущих вакханок, был оглушен их криками. Его толкали, хлестали по лицу ветками.

Какая-то пьяная девица повисла у него на шее.

— Пойдем со мной, красавчик, — звала она, страстно прижимаясь к юноше всем телом. — Ты будешь мой Дионис, а я — твоя Ариадна. Идем же!..