Александр. Божественное пламя - Мэри Рено Страница 20

Для сцены готовились «Вакханки» Еврипида, который впервые поставил свою драму в этом самом театре. Лучший театральный художник из Коринфа нарисовал на задниках фиванские холмы и царский дворец; каждое утро были слышны голоса трагедийных актеров, упражняющихся в отведенных им жилищах: от громовых раскатов богов до высоких дискантов девушек. Даже школьные учителя отдыхали. В распоряжении Ахилла и его Феникса (прозвище мгновенно прилипло), предоставленных самим себе, были порог Олимпа и все достопримечательные зрелища. Тайком от Тиманта Феникс дал Ахиллу свою собственную «Илиаду». Они никому не доставляли хлопот, поглощенные выдуманной ими игрой.

В день ежегодно устраиваемого и посвященного богу праздника царь давал грандиозный обед. Александр мог на нем присутствовать, но должен был покинуть зал до начала возлияний. На нем был новый голубой хитон, прошитый золотом, густые, свободно распущенные волосы завиты. Он сидел на краю ложа своего отца, перед ним стояли его собственные серебряные чаша и кубок. Зал был ярко освещен лампами, сыновья знати из числа царской стражи ходили между царем и почетными гостями, поднося им дары.

Присутствовало несколько афинян из числа ратующей за мир с Македонией партии. Мальчик заметил, что отец следит за своим акцентом. Афиняне могли поддерживать его врагов, они могли погрязнуть в интригах с персами, с которыми их предки сражались у Марафона; но их блеск все еще был предметом вожделения для всего греческого мира.

Царь, крича через весь зал, спрашивал кого-то из гостей, почему тот так мрачен. Это был Сатир, великий комедийный актер из Афин. Достигнув цели, к которой стремился, актер забавно изобразил на лице страх и сказал, что он едва ли осмелится попросить желаемое. «Только назови!» — воскликнул царь, протягивая руку. Оказалось, что актер желает свободы для двух юных девушек, которых он увидел среди рабов, дочерей одного старого друга из Олинфа; Сатир хотел избавить их от тяжкой участи и выдать замуж, наделив приданым. Счастье, крикнул царь, удовлетворить просьбу столь великодушную. Раздался взрыв рукоплесканий; добрые чувства словно согрели зал. Гостям, которым довелось проходить мимо сараев, где содержались рабы, показалось, что еда стала вкуснее.

Внесли венки и большие ведра для охлаждения вина, набитые снегом с Олимпа. Филипп повернулся к сыну, откинул с его горячего лба прекрасные влажные волосы, уже развившиеся, поцеловал, уколов бородою, под восторженное бормотание гостей и отправил спать. Александр соскользнул на пол, пожелал доброй ночи стражу у дверей, числившемуся среди его друзей, и отправился в комнаты матери, чтобы подробно рассказать ей обо всем.

Еще до того, как он дотронулся до ручки двери, изнутри донесся настороживший его шум.

Все было в смятении. Женщины суетливо сновали, как всполошившиеся курицы: Олимпиада, еще не переменившая платья, которое она надевала для хоровых од, мерила комнату шагами. Столик для зеркала был перевернут, одна из девушек, стоя на четвереньках, сгребала баночки и шпильки. Когда дверь открылась, она выронила бутылочку, и краска для век разлилась. Олимпиада перешагнула лужицу и опрокинула служанку ударом по голове.

— Вон, все вы! — крикнула она. — Неряхи, никчемные дуры! Нечего глазеть, убирайтесь прочь, оставьте меня с сыном.

Он вошел. Жар нагретого зала и разбавленного вина отхлынул от его лица, желудок сжался. Молча мальчик приблизился к матери. Когда женщины торопливо выбежали, она бросилась на постель, колотя и кусая подушки. Александр подошел и опустился рядом с ней на колени. Поглаживая ее волосы, он чувствовал, как холодеют руки. Он не спрашивал, что случилось.

Олимпиада перевернулась на кровати и схватила его за плечи, призывая всех богов быть свидетелями нанесенных ей оскорблений и отомстить за нее. Она прижала мальчика к себе так крепко, что оба они раскачивались из стороны в сторону. Небеса не допустят, кричала царица, чтобы он узнал, что вытерпела она от этого порочнейшего из всех мужчин: такое не пристало невинности его лет. Она всегда начинала с этого. Александр повернул голову, чтобы легче было дышать. На этот раз не юноша, думал он, должно быть, женщина.

В Македонии была поговорка: «Царь берет жену перед каждой войной». Эти браки, всегда скрепляемые обрядами, чтобы не оскорбить семью, несомненно были хорошим способом приобрести надежных союзников. Мальчик понимал это отвлеченно, как некую данность. Теперь он вспомнил необычную вкрадчивость отца, знакомую ему по прежним годам.

— Фракийка! — кричала мать. — Грязная, разрисованная синим фракийка!

Все это время она, должно быть, жила в Дионе, где-то спрятанная. Гетеры появлялись и исчезали, их видели все.

— Мне очень жаль, мама, — проговорил он с трудом. — Отец на ней женился?

— Не называй этого человека отцом!

Она отстранила мальчика от себя и, не разжимая рук, пристально вгляделась в его лицо; ее ресницы слиплись, на веках лежали черные и синие полосы, белки в расширенных глазах казались огромными. Хитон спустился с одного плеча, густые темно-рыжие волосы, обрамлявшие лицо, спутанной массой рассыпались по обнаженной груди. Он вспомнил голову Горгоны в зале Персея и с ужасом отогнал эту мысль.

— Твой отец! — воскликнула она. — Загрей мне свидетель, ты чист от этого! — Ее пальцы впились мальчику в плечи с такой силой, что он стиснул зубы от боли. — Придет день, да, день придет, когда он узнает, какая часть его в тебе! О да, он узнает, что более великий побывал здесь до него! — Отпустив Александра, она откинулась на локтях и рассмеялась.

Она каталась в облаке своих волос, всхлипывая от смеха, судорожно переводя дыхание, испуская неистовые ликующие крики; ее смех становился все громче, все пронзительней. Мальчик, которому это было внове, припал к матери, застыв от ужаса, тянул ее за руки, целовал покрывшееся потом лицо, кричал в ухо, умоляя остановиться, поговорить с ним; он здесь, с ней, он, Александр; она не должна сойти с ума, или же он умрет.

Наконец она глубоко застонала, села, обняла его, прижавшись щекой к его голове. Обмякнув, мальчик лежал у нее на руках, с закрытыми глазами.

— Бедный мой, бедное дитя. Это была только истерика, вот что он сделал со мной. Я постыдилась бы перед кем угодно, кроме тебя, но ты знаешь, что мне приходится выносить. Посмотри, родной, я узнаю тебя, я не сумасшедшая. Хотя он и обрадовался бы этому — человек, называющий себя твоим отцом.

Александр открыл глаза и сел прямо.

— Когда я стану взрослым, я позабочусь, чтобы с тобой обращались как подобает.

— Ах, он не догадывается, кто ты. Но я знаю. Я и бог.

Он не задавал вопросов, сказанного было достаточно. Позднее, ночью, когда он лежал в своей постели — опустошенный рвотой, с пересохшими губами, — и прислушивался к отдаленному реву пира, снова вспомнились ее слова.

На следующий день начались игры. Колесницы, запряженные парой, неслись по кругу; возничий соскакивал на землю, бежал рядом с упряжкой и прыжком взлетал обратно. Феникс, заметивший, как запали глаза мальчика, и угадавший причину, радовался, видя, что ристания увлекли его.