Портрет призрака - Грегори Норминтон Страница 20

— Грядет новый потоп, — шепотом бормочет Фредерик, не поворачивая головы. Дигби не понимает, сказано это ему или старик просто разговаривает сам с собой. Здесь, в самом сердце поместья, шум дождя уже не слышен: только звук их шагов да скрипучие жалобы старых половиц. Храп служанки стихает в отдалении. Они подходят к спальне для гостей. Фредерик открывает дверь и придерживает ее:

— У вас есть вещи, сэр?

Дигби качает головой и осматривает комнату. Слуга удаляется с лампой, и тени начинают сгущаться и удлиняться. Но Фредерик вдруг возвращается:

— Во сколько прикажете разбудить, сэр? Хозяин завтракает в…

— Нет, спасибо, друг мой. Я встаю с рассветом. — Дигби кажется, что на лице слуги мелькнуло презрение, но тот уже чопорно кланяется, отвергая дружественный тон, и ретируется.

Оставшись один среди теней, Дигби вздыхает и зевает. Чтобы отогнать мрачные мысли, он неторопливо и внимательно осматривает комнату, пробует на ощупь узорчатую ткань гобеленов и шитье на балдахине над кроватью. Не Белинда ли вышивала его? Он проводит ладонью по ткани, представляя себе, как она работала иглой, как порхали ее ловкие пальцы, как склонялась голова, как сжимались губы, когда она трудилась над рукоделием.

Нет. Он должен оставаться хозяином своим мыслям и своим желаниям. Сейчас поздний час, он пьян — значит искуситель душ человеческих где-то неподалеку. Чтобы отогнать видения, Дигби плескает в лицо холодной водой. Подняв голову от тазика для умывания, он видит в комнате какую-то фигуру и вздрагивает в испуге, но тут же понимает: это его собственное отражение в зеркале туалетного столика. Некоторое время он стоит, пошатываясь, рассматривая себя, пока наконец не привыкает к отражению настолько, что наблюдение за ним становится занятием бессмысленным. В особой чашечке возле тазика — зубной порошок. Пренебрегая им, Дигби чистит зубы солью из своего походного оловянного ящичка. Потом достает оттуда же деревянный скребок и прилежно счищает налет с десен. Закончив с туалетом, Дигби некоторое время пустым и бессмысленным взглядом смотрит в тазик, на сгустки слюны в ополосках.

Все ясно. Деллер ненавидит его.

Он раздевается, швыряя грязную одежду на пол. От нее комната наполняется невыносимым зловонием. Наклонившись, чтобы стянуть бриджи, он чувствует резкий болезненный спазм в кишечнике. В панике он лезет под кровать за ночным горшком, но замечает приоткрытую дверь клозета и бегом кидается туда.

Сидя на стульчаке, Дигби мрачно смотрит на свои трясущиеся колени. Он проклинает себя за неудачу с Деллером; проклинает Деллера за отступничество, едва прикрытое претенциозной философией; проклинает даже непреложные истины, которым они когда-то посвятили себя. По мере усиления миазмов спазм внутренностей мало-помалу слабеет. Это упадок его духа отравляет все кругом, даже сам воздух. Вдруг боль исчезает, и Дигби издает стон облегчения сквозь судорожно стиснутые зубы. Сделав над собой усилие, он расцепляет сжатые до боли челюсти.

Где-то в полях перешептываются деревья, мальчишки играют в ручьях — а Дигби чувствует себя заключенным под холодным прозрачным колпаком. Он не может радоваться весне, ведь каждый бутон ее таит в себе плоды, которым предстоит сгнить. За что ему суждено страдать в одиночку, почему он должен без всякой поддержки хранить и защищать память о постигшей их неудаче? А его бывшие собратья в то же время процветают, поддавшись моральному разложению. Несправедливость, бессердечие, благоденствие грешников — все убеждает его в том, что исход Времени уже близок. Мир — это чрево смерти.

Подтеревшись и сполоснув руки, Дигби раздевается догола. На покрывале кровати он обнаруживает букетик засохших цветов и подносит их к лицу. Тот же аромат, что был в гостиной, исчезающий, еле уловимый. Дигби пробует на вкус ее имя: Белинда. Он кладет цветы на прикроватный столик, приподнимает одеяло и забирается в кровать, на чистые простыни. Но не успевает он улечься, как поясницу пронзает острая боль. Жестокое, но необходимое напоминание. Дигби с трудом сползает с кровати, из благопристойности оборачивает вокруг талии грязную, мокрую рубаху и встает на полу на колени. Он читает «Отче наш» и еще, дабы избавиться от смятения духа, двадцать третий псалом. Но даже сейчас, когда он выговаривает слова молитвы, мысли его витают далеко.

Презрительно отторгнутый политиканами у власти, он не сумел получить патент, но, несмотря на это, держит аптеку. И настанет день, когда это раскроется. Ибо Твое есть царствие ныне и присно. Аминь. Почему он не рассказал обо всех своих затруднениях хозяину дома? Натаниэль считает, что его побуждения совершенно благочестивы, а ведь это не так, далеко не так. Господь ведет Томаса Дигби к водам тихим [36], а он все пребывает в иссохшей пустыне своих долгов. Приготовлена перед ним трапеза в виду врагов его, и Дигби отчетливо представляет их: кредиторы и мальчишки-посыльные, поджидающие его где-нибудь на узкой улочке, с палками и кулаками наготове. Умастил елеем голову мою; чаша моя преисполнена. В Массачусетсе, по слухам, за долги в тюрьму не сажают. Та ли это свобода, о которой он всегда мечтал? Так, благость и милость да сопровождают меня во все дни жизни моей, и я пребуду в доме Господнем многие дни.

Прочитав псалом, Дигби возвращается в постель, и боль в пояснице тоже возвращается. Тюфяк слишком мягок и податлив, да и подушка набита не соломой — в ней гагачий пух. Дигби глубоко вздыхает и приподнимается на локте, чтобы задуть свечу. Да очистишься ты от всякой скверны. Он снова ложится, и мрак смыкает над ним свои крылья. Даже луна скрыта грозовыми тучами. Глаза постепенно свыкаются с темнотой; наконец он закрывает их, призывая сон. Но мысли и воспоминания продолжают тревожить его покой.

Сегодня в Дувре он искал возможность для предстоящего отъезда, и в этих поисках ему пришлось снести немало насмешек и подозрений. Чтобы в Новый Свет попасть, говорили ему, это надо в Бристоль ехать. На торговых судах сперва смеялись над его невежеством в морских делах, а потом спрашивали, с чего бы ему вдруг так загорелось покинуть Англию? Наконец Дигби не выдержал и отправился восвояси. А на улице увидел из толпы своего злейшего врага — короля Англии — и так узнал о его возвращении.

Во что обойдется ему путешествие в Америку? Все его сбережения ушли на покупку лошади. У него нет никакого опыта в матросской работе, значит, придется предлагать капитанам свои скромные навыки хирурга. Тоби, пожалуй, смог бы плотничать, но как быть с остальными, которых еще надо разыскать? А ведь многие из них будут с семьями. Ему представляются поднимающиеся на борт жены и дочери его собратьев, плотоядные взгляды моряков — и он резко поворачивается на другой бок.

Он поспешно покинул просоленный воздух Дувра, по которому бродили в недоумении оборванные иноземные моряки; он бежал от приветственных толп на улицах и мрачнолицых солдат. Он отправился верхом к известковым холмам, между которыми, точно лужи, белели меловые луговины. Кругом паслись стада овец, издавая громкое блеяние. На склоне одного из холмов валялась какая-то падаль, привлекая внимание коршунов. Он смотрел на кружащихся над трупом птиц и думал: вот она, его мечта об Англии, вот так она умерла…