Кровь цветов - Анита Амирезвани Страница 20

Рядом другой красильщик суетился над своими горшками. Он высыпал из мешка сушеные цветки живокости, которые начали в воде таинственный танец, оставляя ярко-желтые полосы. Я наблюдала, как он опускает туда мотки белой шерсти, обретавшие цвет солнца. Мне захотелось подойти поближе, но Джаханшах остановил меня, протянув зубчатый прут:

— Вынь один из мотков.

Я опустила прут в горшок, поводила им, подцепила моток шерсти и подняла его вверх. У шерсти появился неприятный зеленый оттенок, как у мочи больной лошади.

Обернувшись к Джаханшаху, я в замешательстве спросила:

— Разве вы не собираетесь добавить туда индиго?

Джаханшах рассмеялся, а через мгновение к нему присоединился и Гостахам. Я стояла, держа капающий моток, не понимая, над чем они потешаются.

— Не спускай с шерсти глаз, — сказал Гостахам.

Моток почему-то уже не был такого болезненного цвета.

Я моргнула, чувствуя себя как изнуренный путешественник в пустыне, увидевший воображаемую зелень. Но ничего не изменилось: моток теперь был цвета бледного изумруда. Через мгновение он окрасился в цвет первых весенних листьев, затем в сине-зеленый, как вода Каспийского моря. Цвет становился все насыщенней, пока не стал похож на цвет воды в глубине озера.

Я сунула моток Джаханшаху, воскликнув:

— Аллах, защити нас от выдумок джиннов!

Джаханшах снова рассмеялся и сказал:

— Не волнуйся, это человеческие выдумки.

Теперь голубой цвет был таким ярким, что поразил меня своей бесконечной глубиной. Завороженная, я разглядывала шерсть, а потом воскликнула:

— Еще раз!

Джаханшах разрешил мне вытащить еще один моток, чтобы я могла снова увидеть, как шерсть окрашивается во все оттенки синего и зеленого, пока не приобретает густой цвет ляпис-лазури.

— Как это? — удивленно спросила я.

Но Джаханшах только улыбнулся.

— Этот секрет моя семья хранит уже более тысячи лет, — сказал он, — с тех самых пор, когда пророк Мухаммед привел своих учеников в Медину, родину моих предков.

Гостахам хотел, чтобы цвет был темней, и Джаханшах еще раз опустил шерсть в горшок, пока Гостахам не остался доволен. Потом он отрезал от мотка для Гостахама, а оставшееся забрал себе, чтобы каждый смог проверить цвет при новом заказе.

Дома, едва сняв чадор и пичех, я тут же спросила у Гостахама, что еще могу сделать.

— Разве ты не хочешь передохнуть? — удивленно спросил он.

— Ни минуты, — сказала я; волшебство индиго пробудило во мне тягу к работе.

Гостахам улыбнулся и велел мне расчертить еще одну сетку.

С того дня чем больше я просила у Гостахама дать мне какую-нибудь работу, тем охотней он соглашался. А работы было достаточно: нужно было расчерчивать новые сетки, смешивать цвета, отмерять бумагу. Я наслаждалась этими моментами так же, как ненавидела уборку и работу на кухне. Гостахам звал, и я бросала нож или ступку и с радостью присоединялась к нему. Остальные слуги возмущались, а особенно кухарка, которая с усмешкой спрашивала, накормит ли меня ужином олень или онагр, которых я учусь рисовать. Не нравилось мое увлечение и Гордийе.

— Когда нужно прокормить столько ртов, важна помощь каждого, — однажды сказала она, но Гостахам не обратил внимания на ее слова.

С тех пор как я стала помогать ему в мастерской, он начал выполнять заказы быстрей. Думаю, он наслаждался моей компанией в течение долгих часов, проведенных за работой, ведь мало кто понимал ее так же хорошо.

Однако моей матушке в Исфахане было не так легко. По милости Гордийе ей разрешалось оставаться на кухне и выполнять работу за меня. Та всегда поправляла матушку, насмехаясь над ее деревенскими привычками. Думаю, она чувствовала сопротивление матери и хотела сломать его, чего бы это ни стоило. Матушка должна была промывать рис по шесть раз, чтобы очистить от крахмала; нарезать редиску в форме роз; должна была делать печенье из горошка с фисташковой посыпкой, а для шербета нужно было использовать меньше фруктов и больше розовой воды. Матушке, ставшей хозяйкой в доме еще в моем возрасте, теперь указывали как ребенку.

Однажды во время дневного отдыха она вернулась в нашу комнатку настолько злая, что я чувствовала жар, исходивший от ее кожи.

— Ай Хода, — вскричала она, моля Аллаха о милосердии, — я не вынесу этого больше!

— Что такое? Что произошло?

— Ей не нравится печенье, которое я сделала, — ответила матушка, — оно должно быть квадратным, а не овальным! Мне пришлось выбросить все тесто собакам и сделать новое.

В моей деревне такое расточительство было невероятным. Но Гордийе требовала совершенства.

— Прости, — сказала я, чувствуя вину, — я целый день провела с Гостахамом, и работа моя была легкой и приятной.

— Дело не только в печенье. Я устала быть прислугой. Если бы только твой отец был жив, мы бы жили в собственном доме и по своим законам!

— По крайней мере, мы не умираем с голода, — попыталась я ее утешить; ведь мне так нравилось то, чему я училась в этом доме.

— Пока она не вышвырнет нас из дома.

— Зачем ей это?

Матушка сердито фыркнула:

— А тебе никогда не приходило в голову, что рано или поздно она захочет избавиться от нас?

Я подумала, что она преувеличивает.

— Посмотри, как много мы помогаем им в хозяйстве!

Матушка сбросила туфли и рухнула на подстилку. Пальцы на ногах у нее покраснели из-за того, что она долго стояла, делая печенье.

— Как же болят ноги! — простонала она.

Я поднялась и подложила под них подушку.

— Гордийе считает, что мы разоряем их. Ведь она не нанимала нас и не может прогнать. Сегодня она сказала, что дюжины женщин Исфахана отдадут глаз, чтобы работать у нее. Молодые женщины, которые могут работать без жалоб. А не те, которые тратят бесценное кухонное время, учась ткать ковры.

— Что же нам теперь делать?

— Остается только молиться, чтобы Аллах послал тебе мужа и ты смогла вести собственное хозяйство. Хорошего мужа, который счел бы своим долгом заботиться и о твоей матери.

— Но как я найду мужа без приданого?

Матушка вытянула ноги, стараясь уменьшить боль.

— Что за злосчастная звезда! Почему она забрала его раньше, чем мы обеспечили тебя! — причитала она. — Я решила делать лекарства из трав и продавать их соседям, чтобы собрать тебе приданое. Больше мы ждать не можем.

— Я начну ткать другой ковер для приданого, — пообещала я.

— Женитьба — это единственный способ для тебя снова жить, как хочешь ты, — сказала матушка.

Она отвернулась и уснула почти мгновенно. Как бы я хотела сделать ее жизнь слаще. Я развернулась в сторону Мекки и стала молиться за скорое окончание злобного действия кометы.