Начало инквизиции - Николай Осокин Страница 20

Эта хартия, помеченная 22 августа 1221 года, была скреплена печатью графа и тулузского капитула, который этим как бы гарантировал ее силу и прочность.

Надо заметить, что Амори очень рассчитывал на покорность Ажена. Незадолго до того он сам дал хартию жителям, оговорив подданство себе и наследникам и получив обещание не впускать в ворота никого из своих врагов и вообще из провансальцев, «людей этого языка». Поэтому внезапная капитуляция сильного города смутила его.

Он окончательно растерялся, когда Раймонд двинулся на него со всеми силами, так как прелаты, бывшие в его лагере, видимо, потеряли всякую энергию, встречая общую ненависть жителей к пришельцам. Священники, отправившиеся с Монфором, думали, что поход обойдется им дешево, что они займутся только ловлей еретиков, что города, напротив, радостно откроют им ворота. Один за другим они стали оставлять Амори, не желая подвергать свое войско случайностям серьезной битвы. Сам по себе Амори был слаб; Раймонд наносил ему удар за ударом, гнал его из места в место и наконец запер и Каркассоне.

Больше пятидесяти городов и замков один за другим беспрекословно сдались Раймонду; их отряды увеличили собой войско освободителя. Раймонд VI, уже как независимый государь, отдает теперь от своего имени повеления и законы, устанавливает пошлины и налоги. Для того что бы хоть чем-нибудь залечить язвы страны, разоренной французами, он строит новые города у стен замков, содействует исправлению и заселению старых ^[54].

Освобождение страны принесло с собой веротерпимость. Альбигойцы смело открывали свои соборы; в архивах инквизиции под 1222 годом записано об одном из них. Он происходил в Разесе, в городе Пьессане, на него собралось около сотни человек альбигойского духовенства, тулузский епископ Гильберт председательствовал на нем. Разесцы просили себе особого епископа – их желание было исполнено. Простым возложением рук был посвящен в эту должность Бенедикт из Тереса; он сам избрал себе по обычаю двух «сынов» – старшего и младшего. Публичному совершению альбигойского и вальденского богослужения теперь никто не препятствовал. Местное католическое духовенство настолько привыкло к веротерпимости, что не высказывало даже протеста.

Ввиду этого Рим, конечно, напрягал всевозможные усилия к достижению цели. Оба Раймонда подверглись новому проклятию. В начале 1222 года была получена такая папская булла:

«Наш возлюбленный сын, кардинал Бернар, легат апостольской церкви, принимая во внимание, что Раймонд, сын Раймонда, бывшего графа Тулузского, не только подражает злодеяниям своего отца, но даже превзошел его в них, лишил его права на владение всеми доменами, которые принадлежали его отцу и которыми в бытность вышеназванного кардинала он владел. Мы же нашей апостольской властью вполне подтверждаем его решение как справедливое, произнесенное в том виде, как оно изложено в его повелениях» ^[55].

Если это, в сущности, не особенно пугало Раймонда, то иначе отразилось на нем новое предложение папы, сделанное Филиппу Августу в феврале 1222 года, – возродить дело церкви, погибшей в стране альбигойской ^[56]. Веротерпимость Раймонда делала его предметом ужаса и отвращения для Рима. Там решили, как видно из хроники Рейнальди, что католическая церковь в Лангедоке не господствующая, а гонимая, что правоверных всячески преследуют, мучают, что оскорбляют поношениями святые иконы: пачкают, оскверняют, топчут ногами. Напуганной курии представлялись страшные сцены языческих гонений и мученичества, в головах римских священников находили место самые нелепые слухи. Из Раймонда делали вождя еретиков, слугу сатаны, и все это благодаря одному невмешательству графа в дела церковные, которое он унаследовал от своих гуманных предков.

Посреди такого переполоха Гонорий III сообщил Амори, что теперь не время думать об его утверждении в наследстве отца, что он, прогнанный и побежденный Раймондом, не может ничем помочь ни себе, ни церкви, что крестоносцы напуганы неудачами и что только один могучий король французский может спасти святую веру в Лангедоке. Фанатичное рыцарство, как всегда, готово было посвятить свои силы на служение церкви, готово было жертвовать своими личными интересами более великому делу. Король, сюзерен, верный своему слову, иначе не пойдет на завоевание Лангедока, как после приобретения права на эту страну от Монфора. Амори предстояло отказаться от отцовского наследия в пользу французской короны. Счастье повернулось лицом к врагу, и он, повинуясь обстоятельствам, оставленный в эту минуту даже Римом, которому так ревностно служил его отец, отдал свой меч и владения в распоряжение короля Франции и сошел с исторической сцены, на которой был так несчастлив. Его утешало одно – чувство мести. Он был уверен, что его ненавистный соперник не дольше него будет торжествовать в Лангедоке, что оружие французов жестоко отмстит ему, и он ждал скорого поражения противника.