Парижские мальчики в сталинской Москве - Сергей Беляков Страница 20

1

Апрель – май 1940-го – последние месяцы жизни в Голицыно, канун переезда в Москву. Заканчивалось тягостное, хотя и спокойное время жизни. К июню период “большой болезни” Мура завершается. В разгар московской летней жары у него будет мигрень. Накануне будущего нового года он снова простудится, а весной – летом 1941-го начнет страдать от экземы. Но это были все-таки не слишком тяжелые и опасные болезни. Парижский мальчик вполне приспособился к московской погоде. Мура ждал переезд в Москву, о котором он мечтал уже много месяцев.

Мур не знал старой Москвы, а Цветаева ее помнила. В 1922-м она уехала за границу из города, где еще целы были почти все храмы. В церквях крестили младенцев не только нэпманы, но и совслужащие. Даже комсомольцы шли к алтарю: консервативные московские мещанки требовали настоящего церковного брака, а не простой росписи в домовой книге. Над городом, только-только оправившимся от голодовок Гражданской войны, раздавался звон сотен колоколов. Тот самый малиновый звон, радостный даже для неверующих. Москва “звонила во все свои сорок сороков церквей, тогда еще не порушенных. Звон плыл над городом, сверкающим золотом бесчисленных куполов, вплывал в раскрытые окна домов, многоголосый и торжественный”.¹⁷⁴ На Сухаревке и в Охотном Ряду бабы торговали бутербродами с колбасой, с яичницей, с красной икрой. Мальчишки в жаркий день продавали мутную подслащенную воду в графинчике, которая гордо называлась лимонадом (стакан – копейка). На Болотный рынок ездили со всей Москвы – покупать свежие ягоды, их брали целыми ведрами. Жителей Воротниковского переулка по утрам будило петушиное пение, а не шум автомобилей: “…в дровяных сараях, где так вкусно пахло свежей древесиной, дворники держали кур”.¹⁷⁵ По переулкам, вымощенным разноцветным булыжником, проносились извозчицкие экипажи, “и так было весело смотреть, как из лошадиных подков вдруг вырывались яркие искры”.¹⁷⁶ Еще целы были купеческие особнячки и деревянные домики мещан, окруженные садами и палисадниками. Москва, “зеленая летом, белая зимой, как елка, украшенная золотыми куполами”¹⁷⁷, не ведала судьбы, которую предназначили ей большевики и прогрессивно мыслящие архитекторы.

Цветаеву и Мура в новой Москве встречали перезвон трамваев и шум автомашин. Под землей грохотали электрички метро. За порядком следили милиционеры в белых касках с двумя козырьками, “такая каска называлась «здрасьте-прощайте»”¹⁷⁸. Только сотни колоколов больше не спорили: еще в январе 1930-го Моссовет запретил колокольный звон.

Большинство церквей было закрыто. Одни сносили, другие превращали в клубы, в склады, в заводские цеха, в магазины. Колоколам вообще была объявлена война. Если даже не трогали здание бывшего храма, то колокола с колокольни непременно снимали, а часто и саму колокольню разрушали. На бывшей Кудринской площади еще долго стояла белая церковь, “сквозь пустые проемы которой (колокола были сняты) виднелось закатное небо Пресни почти от самого Арбата”.¹⁷⁹ В церкви Старого Пимена (храме преподобного Пимена Великого) устроили аукцион, где по субботним дням продавали медные настольные лампы, серебряные ложки и даже бархатные стулья.¹⁸⁰

Поэт и переводчик Семен Липкин вспоминал, как они с Цветаевой гуляли по улочкам Замоскворечья, “мимо складов, которые когда-то были храмами. Марина Ивановна всякий раз крестилась, потом перестала”.¹⁸¹

Церковь Святой Живоначальной Троицы в Хохлах передали Институту антропологии: “Внутреннее пространство обезглавленного и разоренного храма перестроили под нужды хранилища скелетов и костей”, туалет для сотрудников института устроили на месте алтаря.¹⁸² Из 848 московских храмов, существовавших к 1917 году, 313 были уничтожены.

2

Перемены в советской архитектуре начались еще в двадцатые, когда в Москве появились первые конструктивистские здания вроде дома Наркомфина на Новинском бульваре и кремлевской больницы на Воздвиженке. Ради строительства Дома правительства (знаменитого Дома на набережной) снесли Винно-соляной двор, “помещение Губсуда (бывший Съезд мировых судей), три жилых дома и двадцать складов”.¹⁸³ Упразднили Болотный рынок и выпрямили Всехсвятскую улицу, переименованную в улицу Серафимовича в 1933 году.

Но самое главное случилось уже в тридцатые: в жизнь стали воплощать план реконструкции Москвы, разработанный под руководством первого секретаря Московского горкома Лазаря Кагановича. План одобрили на самом верху – Совнарком, Политбюро и лично товарищ Сталин.