Союз освобождения. Либеральная оппозиция в России начала ХХ века - Кирилл Соловьев Страница 20

В августе 1865 года в Чернигове открылось первое заседание губернского земства. Это происходило в здании дворянского собрания. Собралась публика, в том числе и гласные. В большинстве случаев это были представители местного дворянства — и только пять крестьян. Они приютились на углу стола. Все были взволнованы. Заседание открыл губернатор князь С. П. Голицын, выступавший в парадном камергерском мундире. Расслышать что-то было трудно из-за не очень хорошей акустики. Вслед за Голицыным встал губернский предводитель дворянства И. Н. Дурново, спустя двадцать лет оказавшийся министром внутренних дел. Он гарантировал, что дворянство выполнит свой долг перед государем. Среди присутствовавших был и студент юридического факультета Санкт-Петербургского университета Иван Ильич Петрункевич.

И хотя земство преимущественно составляли выходцы из «благородного сословия», земское собрание заметно отличалось от дворянского. Последнее было шумным, многолюдным, беспорядочным. Периодически давали о себе знать местные Маниловы, Собакевичи, Ноздревы. Съезжались помещицы, рассчитывавшие показать «обществу» своих дочерей-невест. В земском собрании все было иначе. Здесь меньше выкрикивали, а больше обсуждали. Было больше порядка и меньше суеты.

Зарождавшаяся земская деятельность неизменно соседствовала с политической, пока запретной и опасной. В 1878 году в Харькове праздновали юбилей украинского писателя Г. Ф. Квитки-Основьяненко. Собралось много народа из разных губерний, в том числе из Киева, центра украинофильства. Приехали черниговцы: А. Ф. Линдфорс, А. А. Русов, В. А. Савич, И. И. Петрункевич. Последний говорил не о покойном писателе, а о политической обстановке в России. Совсем недавно был убит шеф жандармов Н. В. Мезенцов. Петрункевич не оправдывал террористический акт, он был против любого террора, сверху или снизу. Полагал, что насилие свидетельствовало о слабости и власти, и общества, которое не может солидаризироваться с убийцами. Однако оно должно четко и определенно сказать, что не одобряет и правительство, цепляющееся за старое, вместо того чтобы ступить на новую торную дорогу государственных реформ. В этом случае и террористические акты сойдут на нет. «Общество… одинаково против убийства из-за угла и против виселицы». Петрункевича слушали с напряженным вниманием. Лишь однажды выкрикнули: «Это призыв к революции!» Петрункевич не остановился. По окончании выступления зал встал и долго рукоплескал. Многие подходили пожать руку оратору. Были среди них и офицеры. Все повторяли: «Давно было пора это сказать».

Этот опыт придавал оптимизма и смелости. Петрункевич решился на рискованный шаг: вступить в переговоры с народовольцами. В этом деле ему помог А. Ф. Линдфорс — и более никто. Посвящать других людей в это опасное мероприятие было чревато неприятными последствиями. Народовольцы поставили условие: никто не должен был знать их фамилий. Собрание имело место на квартире известного киевского украинофила В. Л. Беренштама. Узнай о том полиция, все бы закончилось печально — и для него, и для всех его гостей.

И все же никто не узнал. Собрание прошло спокойно. Продолжалось с 8 вечера до 12 часов ночи. В нем участвовали отнюдь не случайные лица: В. А. Осинский, П. Л. Антонов, Е. Н. Ковальская, Л. А. Волькенштейн и другие. Некоторые из них были повешены в Одессе и Киеве весной 1879 года как участники террористических актов. Петрункевич и Линдфорс просили народовольцев приостановить террористические акты, дабы земцы могли поставить перед правительством вопрос о неотложности политической реформы. Стороны услышали друг друга, но ни о чем не договорились.

Об этом совещании знал украинофил И. А. Житецкий. Он преподавал Софье Паниной, дочери графини Анастасии Сергеевны Паниной. Житецкий взялся провести А. С. Панину на собрание, где та могла послушать совещавшихся (конечно, не принимая участия в обсуждении). И все же по его окончании она пригласила некоторых из присутствовавших к себе. Среди них был И. И. Петрункевич. Так они познакомились. Спустя три с половиной года, 16 августа 1882-го, они обвенчались в Смоленске.

Но до этого памятного события было еще далеко. Пока Петрункевич готовился к предстоявшему земскому собранию. Оно было перенесено на январь 1879 года, что несколько спутало карты. Черниговцы не стали терять времени и попытались наладить контакты с Московским и Тверским земствами, а также столичной печатью. Петрункевич рассчитывал сделать Москву центром сборки всего земского движения. В этом деле ему теперь активно помогала и Анастасия Панина.

Московское земство не было настроено решительно. Приходилось искать другого союзника. Ими оказались некоторые столичные профессора: например, М. М. Ковалевский и В. А. Гольцев. Они взялись помочь с организацией земского съезда. Было решено созвать его в марте. Добившись предварительных договоренностей, черниговцы отправились в Санкт-Петербург, где пробыли с конца декабря 1878-го до начала января 1879 года. Там они обратились в редакции журналов «Вестник Европы» и «Отечественные записки» и газеты «Молва». Многие двери в столице открывались благодаря фамилии Паниной. «Делегацию» принял издатель «Молвы» В. А. Полетика. Он встретил Петрункевича с его спутницей за две комнаты до своего кабинета. Все три двери, что вели к кабинету, Полетика закрыл за ними на ключ. Он предвидел серьезный разговор — и не ошибся. Петрункевич изложил свою программу, отметив нежелательность непримиримой борьбы революционеров и правительства. Общество нуждалось в порядке, в новом порядке. Полетика слушал внимательно, выразил сочувствие и предложил принять участие в издании «Молвы». От Чернигова до Петербурга 1500 верст: предложение не представлялось актуальным. Да и Петрункевича заботили совсем другие проблемы. Было ясно, что Полетика рассчитывал на материальную поддержку нежданных гостей, а идти на политический риск предсказуемо не желал.

Издатель «Вестника Европы» Е. И. Утин пригласил черниговцев на обед. Пожалуй, он был еще более любезен, чем Полетика. Разговор шел оживленный. Утин был интересным собеседником. Он рассказал о настроениях в столице, об идейных течениях в Петербурге. Тем не менее результат переговоров был тот же. К договоренностям прийти не удалось.

Оставалась надежда на Н. К. Михайловского, стоявшего во главе «Отечественных записок». Он сам пришел в гостиницу «Европейская», где тогда проживала Панина. И опять состоялась оживленная беседа. Петрункевич говорил о целях земства, о будущей конституции, самой демократичной из всех возможных. Она должна была исключить всякое неравенство, упразднить сословия. Михайловский спросил, сможет ли Петрункевич обещать, что вся земля перейдет к крестьянам. Петрункевич ответил, что последнее слово должно принадлежать конституционному собранию. «В таком случае народу наплевать на вашу помещичью конституцию. Когда народ возьмет власть, он сам напишет свою конституцию, какой вы ему не дадите».

Несмотря на возникавшие трудности, Петрункевич готовился к земскому собранию в Чернигове. Он составил адрес, проект которого стал достоянием гласности. Его распространяли, переписывали и даже продавали в городе. Это стало известным и местной администрации, которая по-своему готовилась к собранию.

Зал был переполнен. Все ждали выступления Петрункевича, но его доклад не состоялся. Предводитель дворянства Н. И. Неплюев прервал выступавшего: прежде чем допустить чтение доклада, он считал необходимым ознакомиться с его содержанием. Собрание взволновалось. Петрункевич протестовал и в итоге решил читать вопреки протестам Неплюева. Тот начал неистово звонить в колокольчик. Петрункевич продолжал читать. Тогда Неплюев бросил колокольчик, объявил перерыв и отправился в свой кабинет. Петрункевич оставался на месте. Несколько минут спустя Неплюев вернулся. Петрункевич возобновил чтение доклада. Тогда Неплюев поднялся и объявил собрание закрытым, после чего вновь направился в свой кабинет. Там он дал распоряжение полиции очистить зал от гласных и публики. Возмущенные земцы решили бороться за попранные права и обратиться по этому поводу в Сенат, то есть применить вполне легальное средство борьбы. При этом присутствовавшие признавали, что правительство само побуждало общество к насилию, «к единственному средству слабых — к террору».