Франция в XI – начале XIII века. Общество. Власть. Культура - Альфред Рамбо Страница 20

Духовенство и города. Особенно несговорчивым оказалось духовенство. Часто цитируется знаменитое выражение Гвиберта Ножанского: «Коммуна! Новое, отвратительное название». То же чувство испытывали все люди церкви: монастырские летописцы, проповедники, епископы беспрерывно громили эти «буйные заговоры», этот дух мятежа, потрясавший основы социального порядка. Ив Шартрский, один из самых выдающихся прелатов своего времени, уверял в 1099 г. декана и каноников Бове, что они не были обязаны исполнять клятву, которой они недавно подтвердили вольности города. «Такие договоры, — говорил он, — ни для кого не обязательны и не имеют силы, так как они противны каноническим законам и постановлениям Святых Отцов». Епископ города Турне Этьен в XII в. выражал свое отвращение к этим мятежным городам в еще более сильных выражениях, хотя и менее торжественно и изящно: «На этом свете, — говорил он, — есть три и даже четыре рода крикунов, которых трудно заставить замолчать: коммуна мужиков, желающих разыгрывать сеньоров, спорящие женщины, стадо хрюкающих свиней и несогласные между собой каноники. Мы смеемся над вторыми, презираем третьих, но да избавит нас Господь от первых и последних». Парижский синод 1213 г. наложил клеймо бесчестия на эти «сообщества, основанные ростовщиками и лихоимцами почти во всех городах, местечках и деревнях Франции, так называемые коммуны, которые ввели дьявольские обычаи с целью ниспровергнуть юрисдикцию церкви». Наконец, само папство, начиная с Иннокентия II и заканчивая Бонифацием VIII, часто присоединяло свой голос к этому хору проклятий, особенно когда дело шло о церковных городах. Григорий IX торжественно отлучил горожан Реймса, которые восстали против своей матери-церкви, изгнали своего отца-архиепископа и присвоили себе его имущество, «превзойдя в лютости ехидн».

Сеньоры и города. Что касается светских феодалов, то вначале и они отнеслись к городским ассоциациям не с большей благосклонностью. «Благодаря коммунам, — с негодованием говорит Гвиберт Ножанский, — оброчные люди освобождаются от произвольных повинностей, которым подчинены рабы». Действительно, таково было значение коммуны в глазах сеньоров: их всемогущество ограничивалось, доходы, политические и юридические прерогативы умалялись; на их глазах сборище мужиков присваивало себе долю их власти. Поэтому большинство из них в XII в. оказывали энергичное сопротивление этим притязаниям. Граф Фландрский, Филипп Эльзасский, навел ужас на подвластные ему города рядом кровавых расправ. Тем не менее враждебность, с которой они отнеслись к освобождению городов, была менее сильна, менее всеобща и особенно менее упорна, чем вражда духовенства. Некоторые из них, нуждавшиеся в деньгах и более жадные до денег, чем до власти, поддались на звонкие доводы, которыми звенели над их ушами богатые общины; другие, как бургундские герцоги или неверские графы, содействовали освобождению городов из политических соображений, чтобы приобрести союзников против соседних сеньоров, и особенно из вражды к упрямым церковным сеньорам; третьи, наиболее проницательные, скоро поняли, что, освобождая свои города, они способствуют процветанию и заселению этих местностей и что таким образом они будут получать доходы, далеко превосходящие все произвольные налоги, которые они могли наложить на жалких рабов. Наконец, некоторые из наиболее могущественных сеньоров, как герцоги Нормандии или шампанские графы, сумели предупредить восстания, добровольно даруя вольности городам, и, вместо того чтобы бороться с освободительным движением, предпочли направлять и сдерживать его. Однако эти уклонения обнаружились позднее, в конце XII в.; в принципе феодалы были, по-видимому, согласны насчет необходимости противодействовать стремлениям городов.

Французский король и города. Французские короли, подобно феодалам и по тем же причинам, в принципе отказывали своим городам в независимости; Людовик VII сурово подавил попытку восстания в Орлеане. Но по отношению к землям своих вассалов, где они вмешивались в качестве сюзеренов, им приходилось действовать по совершенно иным соображениям. Здесь их политика, не руководимая каким-либо определенным принципом, была лишена ясности и последовательности. Историческая традиция раньше приписывала Людовику VI честь «освобождения коммун». Но это совершенно неверно. Если этот государь и утвердил несколько грамот, дарованных сеньорами, то, с другой стороны, он энергично поддерживал своим оружием баронов в их борьбе с мятежными коммунами, как, например, епископа Нойонского, аббатов Сен-Рикье и Корби. В одном и том же 1112 г. он оказал поддержку амьенской коммуне и уничтожил ланскую. Будучи также очень падок до наживы, он охотно предлагал независимость городам; получив изрядную сумму, он не стеснялся позже идти против них, если находил это выгодным для себя. В Лане, который оспаривали друг у друга епископ и горожане, его помощь буквально продавалась с торга. Его преемник Людовик VII, по-видимому, яснее понимал, что коммуны, находившиеся на землях могущественных вассалов, являлись естественными союзниками короны в неприятельском лагере и что в его интересах было содействовать их развитию; если он защищал права архиепископов Реймсского и Сансского, епископов Бове, Шалона-на-Марне и Суассона, аббатов Турне и Корби, то в то же время охотно раздавал хартии и поддерживал освобожденные города против враждебных им сеньоров. Филипп Август действовал в этом отношении еще решительнее: он утверждал хартии, дарованные другими, и даже освободил множество коммун, как в областях, присоединенных им к королевству, так и на землях своего домена; но он заставлял их платить себе за поддержку и навязывал им опеку, одной рукой раздавая льготы, другой расширяя область королевского верховенства.

Эта систематическая поддержка явилась слишком поздно, потому что коммунальная революция уже оканчивалась. Таким образом, в общем можно сказать, что сначала города повсюду встретили сопротивление, которое в одних местах никогда не прекращалось, в других — смягчилось или изменило свой характер к выгоде городов.

Присяжная коммуна. По-видимому, почти повсюду одно и то же средство позволяло жителям городов подготавливаться к борьбе и часто обеспечивало их победу: это был заговор. Жители, как мы уже знаем, соединялись в различные ассоциации, которые носили разные названия: гильдий, дружеств, братств, банкетов. Самыми важными по богатству и самыми влиятельными были союзы купцов, или торговцев, часто обозначавшиеся особым названием, смотря по роду промысла, который там процветал: в одном городе это была ассоциация мореплавателей, в другом — суконщиков, в третьем — менял. В принципе они не имели политического характера, но почти повсюду они в силу обстоятельств превращались в настоящие лиги, группировали вокруг себя остальных жителей, заставляли их клясться в верности общественному делу и, опираясь на это согласие и клятву, договаривались с сеньорами от имени всего населения. Такой характер носило движение во всей Северной Европе, в Германии и Франции, Фландрии и Англии; чаще всего коммуна была лишь расширением частной, но могущественной ассоциации.

Правда, иногда эту роль играла не ассоциация купцов, а религиозное братство. В Шатонефе, местечке, прилегающем к городу Туру, братство Св. Элигия организовало заговор и в 1305 г. провозгласило свободу. В Пуатье 100 пэров, составлявшие правительство города, принадлежали к братству Св. Илария. Впрочем, подобные случаи представляют собой, может быть, более кажущееся, чем действительное исключение, и некоторые из этих сообществ были просто купеческими корпорациями, усвоившими себе религиозное название: таково было братство Успения Пресвятой Богородицы, создавшее, по преданию, коммуну в Манте. Что касается ремесленных корпораций, то они не принимали никакого участия в руководстве движением; простонародье стояло еще слишком низко, чтобы иметь глубокое и правильное влияние на события; оно следовало толчкам и, в случае надобности, усиливало их, но никогда не выступало инициатором.