Проклятие Ивана Грозного. Душу за Царя - Олег Аксеничев Страница 2

Вечерами Андрей пробирался во флигель, отведённый под Умного и Грязного, тихо пересказывал про перемещения войск, перемены в командовании, интриги при дворе. Про русских изменников, окопавшихся под крылом Сигизмунда, в первую очередь — про князя Курбского, крутившегося здесь же, рядом, своим среди чужих. Точнее — своим для чужих.

Грязной, привыкший в Москве иметь дело с ворами да душегубами, предлагал, по простоте душевной, прирезать князюшку. А вместе с ним — кто под руку попадётся, всё одно — изменники. Но Умной, поразмыслив, отказал. Не в том дело, что обиженные поляки могут пустить под топор палача всё посольство — позорить державу не хотелось. Вот подыскать кого из челяди, чтобы Курбскому зелья в вино подмешать или курочку какой-нибудь дрянью натереть, дело было правильное. Андрей и присматривался, кто мог предать по-честному: и деньги взять, и дело сотворить.

Волк убивает ради выживания. Человек — зачастую ради знания. Выведать, переступив через тело, а то и не одно. Князь Умной-Колычев иное слово ценил дороже многих жизней. Убить, дабы сохранить полученное знание? Убить, господин мой, убить — работа у нас такая, грязная, но необходимая.

И за соглядатаями бывают соглядатаи.

Андрей за полночь проскользнул от Умного во двор. Несколько шагов, нырнуть в иную дверь и спать до рассвета, спать без снов, без ног от усталости и нервного напряжения. Молчан знал, что за работу выбрал, и не жаловался.

От тени, выросшей за силуэтом древесного ствола, Андрей отшатнулся, как от неожиданного препятствия. Куст? Но отчего Молчан не запомнил его по прошлым визитам?

У куста не может быть сабли. Именно её остриё сверкнуло в лунном свете в опасной близости от лица Молчана. У куста не может быть голоса. Даже такого, сиплого и простуженного, несмотря на тёплую погоду.

— Вот и встретились, московит!

Тень раскорячилась, взмахнула саблей, с визгом рассекая без вины виноватый воздух.

Андрея учил фехтованию итальянец, которого судьба хитрым запутанным путём занесла на службу в Москву, в Посольский приказ. Учил хорошо, поэтому Молчану не составило труда понять, что противник перед ним не из серьёзных. Сильный, что вполне возможно, но неуклюжий — как набитый тряпьём истукан, на котором Андрей отрабатывал удары.

Не имело значения, откуда взялся незнакомец. Был ли он разгорячённым вином и шляхетской удалью задирой, искавшим ссоры с любым, кто окажется на расстоянии его руки, удлинённой сабельным лезвием. Или подосланным наёмным убийцей, получившим деньги за то, чтобы обставить убийство разоблачённого московитского соглядатая как рядовую ссору. Или...

Увидевший Андрея на работе должен был умереть.

Молчан упал перед незнакомцем на колени. Тень хохотнула, сабля ещё раз взрезала воздух. Андрея же тронуть не успела.

Юноша бил снизу вверх, бил наверняка, в пах. Если под кафтаном поляка и была надета кольчуга либо лёгкая кираса, кинжал, выскользнувший из рукава, знал, где свободный путь к телу врага.

Поляк дёрнулся, захрипел. Вскочивший с колен Молчан ударом ноги отправил вмиг ослабевшего врага на землю. Каблуком раздробил тому гортань, не со зла, но по необходимости, чтобы крика не было. Луна еле светила, под деревом было темно. Пусть стража найдёт тело уже остывшим, поутру, когда дознание ничего не даст.

Андрей почувствовал, как холодеет рука, нанёсшая смертельный удар. Не от переживаний, просто много крови пролилось на рукав. А такая рубаха у Молчана была единственная — государево имущество, одежда прислужника. В иной на пиру прислуживать не полагалось, посольское дело требует однообразия.

Андрей, тихо вздохнув, повернул обратно к Умному — за обновой.

Через откинувшуюся планку смотрового отверстия на Молчана недовольно уставился Грязной.

— Один? — шёпотом поинтересовался он.

— Один, — не стал спорить юноша.

Приоткрыв дверь ровно настолько, чтобы пропустить одного человека, Грязной втащил Андрея внутрь, по-прежнему шёпотом поинтересовался, что случилось.

— Вышел, — ответил юноша. — Кого-то встретил. Зарезал. Испачкался. Нужна рубаха на смену.

— Убил — это ничего, — философски заметил Грязной. — Лишь бы тебя самого не подрезали. А грехи нам царь отмолит, по его воле в грязи возимся...

За грехи Андрея пришлось расплатиться не только царю.

Сам Молчан следующим утром как ни в чём не бывало прислуживал боярину Умному-Колычеву.

В чистой, хотя и ношеной рубахе без малейших следов крови.

А вот Григорий Грязной, как видно, изрядно перепивший прошлым вечером, прогневался на своего слугу. Никто не ведал за что, но многие видели, как во дворе замка варвар-московит гонялся за перепуганным холопом, а потом, настигнув его, свалил на землю и начал избивать, пока свои же не оттащили.

Грязной, тяжело дыша, прихлёбывал из кувшина кислый квас, хорошо оттягивавший похмелье. Слуга поднялся с земли и понуро отправился в покои, рукавом рубахи оттирая разбитое в кровь лицо. Одежду пришлось отстирывать, вывешивать для просушки...

Прочие московиты, как и положено варварам, о чистоте платья не беспокоились — так доложил гетману Радзивиллу, начальнику королевской разведки, судейский чиновник, обязанный негласно расследовать нежданную гибель одного из людей гетмана. Пока шли переговоры, люди Радзивилла осмотрели сундуки посольских. Шляхтич перед смертью потерял столько крови, что убийца не мог не выпачкаться в ней. Осмотрели (хоть противно, но работа) даже нужники, вдруг что выбросили туда, в выгребные ямы. Ничего. Оставалось предположить, что прошлой ночью была дуэль. Увы, одна из многих.

— Шляхетская честь дорого обходится польской короне, — недовольно заметил гетман и забыл об этом деле.

Дети любят играть в бабки, выбивая своей битой бабки противника. Бывает, что бабка теряется в густой траве, в пыли, может — унесённая домовым или тем, кто за левым плечом и кого лучше всуе не поминать. Обидно, конечно. Жалко. Но из кармана или поясного мешочка достаётся новая бита, и игра продолжается. У польского короля хватало пока дворян-шляхтичей. А у царя московского — сынов боярских да бояр. И не особам же коронованным плакать над гробами погибших на фронтах тайной войны?

Следующим вечером Андрей Остафьев снова был с доложением у боярина. Юноша ровным тихим голосом рассказывал, как пытался разговорить хоть кого-то из дворни изменника князя Курбского. Как запутаны княжьи слуги, как они ненавидят и боятся своего господина.

— Есть и другие, — говорил Андрей. — Такие, как урядник его, Иван Келемет, тать и разбойник, с которым давно бы свести знакомство Разбойному приказу.

— Познакомимся, дай срок.

Григорий Грязной, впитывающий каждое слово посольского соглядатая, недобро блеснул глазами. Келемет — лицо заметное. Пользуясь благодушием московских приказных и терпимостью «Судебника» царя Ивана, слуга изменника часто наезжал в столицу, обходил падких на польское злато людишек. Пускай пока поездит, посмеётся над наивностью московитов, раскрыв предателей. Разбойный приказ собирался прихлопнуть всех разом, как мух на навозной куче.