Юлиан Семенов - Ольга Семенова Страница 2

В начале тридцатых семья жила в коммунальной квартире на Каланчёвке. В комнате наверху обитал какой-то помешанный на музыке паренек — с раннего утра и до позднего вечера у него трескуче блеял патефон. Сначала маленький папа пронзительно кричал, потом к шуму привык и, как оказалось, на всю жизнь: как бы громко моя старшая сестра Дарья или я ни «врубали» в течение многих лет сначала «Битлз», потом «Пинк Флойд», затем итальянцев, Майкла Джексона и Мадонну, отец невозмутимо стучал у себя в кабинете на машинке, попыхивая двадцатой или тридцатой за день — спроси его, он и сам не знал, — сигаретой.

Семен Александрович не только с Бухариным работал, но и дружил: вместе сидели по ночам в редакции над выпусками, вместе выбирались с семьями на отдых, на охоту. Николай Иванович Бухарин любил частушки и часто просил Галину Николаевну: «Спойте что-нибудь, Галочка». Бабушка не заставляла себя упрашивать и звонко пела: «С неба звездочка упала цвета голубого; / При тебе люблю тебя, без тебя другого». Очень Николая Ивановича эта незамысловатая песенка веселила.

Однажды, субботней ночью, в редакцию «Известий» позвонил Сталин и попросил Бухарина к телефону. Тот уже ушел домой к маленькому сыну, поэтому ответил Семен Александрович. Сталин хотел внести замечания по выпуску и работе редакции и вызвал его к себе на дачу.

Следующим утром, с радостно бьющимся сердцем, Семен Александрович посадил пятилетнего папу в машину: «Сынок, мы едем к товарищу Сталину!» — и, счастливо улыбаясь, полетел по еще пустой трассе.

На госдаче, оставив папу на травке возле рослых охранников, пошел к «творцу всех наших побед». Сталин работал в саду, вскапывая землю. Деда, тогда двадцатидевятилетнего, встретил дружелюбно, высказал свои замечания по работе газеты, велел не бояться статей с нелицеприятной критикой. Дал указание не понижать, в связи с возросшей популярностью и увеличением тиража газеты, ее стоимость, как предлагал Бухарин, а, наоборот, повысить, а затем неожиданно спросил, есть ли у Семена Александровича дети.

— Есть, сын Юлька.

— Трудно содержать ребенка?

— Нет, товарищ Сталин, не трудно, — ответил дед.

— Могли бы содержать двоих детей?

— Мог бы, товарищ Сталин!

— Ну а троих? Честно отвечайте!

— Конечно, товарищ Сталин, смог бы!

Узнав, что маленький папа сидел один возле машины, Сталин велел его привести. Отец не смог поднять глаз на вождя, потому что торжественное, цепеняще-робкое смущение обуяло его, но он увидел его небольшие руки, ощутил их тепло. Сталин легко поднял отца, посадил его на колени, погладил по голове и, кивнув на газету, что лежала на плетеном столике, сказал Семену Александровичу:

— Этот номер «Известий» возьмите с собой. Тут есть ряд замечаний по верстке. Может быть, пригодятся Бухарину и Радеку. Счастливой дороги.

Когда был принят указ, запрещающий аборты, дед ликующе говорил всем о мудрости Кобы, всегда сначала советующегося с рядовыми работниками, а потом уж санкционирующего указ государства. Бухарин молчал, грустно улыбаясь. А брат Семена Александровича, работник НКВД Илья, покачал головой:

— Сенька, ты что, как тетерев, заливаешься? Ты хоть знаешь, где аборты запрещают? В католических странах, где последнее слово за церковью. А коммунисты поддерживают женщин, которые выступают за то, чтобы не власть, а они сами решали, как им поступить… Кому охота нищих да несчастных плодить?!

В 36-м году, во время процесса над Каменевым и Зиновьевым, Бухарин с Семеном Александровичем были на Памире. Узнав о приговоре, Николай Иванович отправил Сталину телеграмму с просьбой не приводить его в исполнение — невиданного мужества поступок.

Когда вскоре в «Известиях» напечатали сообщение о их расстреле, лицо Бухарина сделалось желтым, измученным, он лег на землю, взял свечку, зажал ее в руках, сложил их на щуплой груди и, посмотрев на деда, усмехнулся: «Семен, я похож на покойника, а?»

Вскоре Бухарина вывели из Политбюро, Ягода, по указанию Сталина, установил за ним слежку, а потом посадил под домашний арест на сходненской даче, где Семен Александрович и Галина Николаевна его навещали. Через несколько месяцев он был брошен в тюрьму и расстрелян.

Работу в «Известиях» Семен Александрович потерял, из партии его выгнали, не посадили чудом, зато забрали Илью… Отец был уверен и написал об этом в «Ненаписанных романах», что все решилось на авиапараде в Тушине.

Сталин сидел на правительственной трибуне с Молотовым, Кагановичем, Ворошиловым, Микояном и Ежовым. Бухарин приехал с Семеном Александровичем, на трибуну не пошел, остался на поле. Тогда-то к ним и подошел Илья, отвечавший в тот день за деятельность ОРУДа. Наблюдая в бинокль за самолетами, Николай Иванович случайно увидел, что «Усатый» неотрывно рассматривает его в бинокль, и, не оборачиваясь к Семену Александровичу, попросил его отойти. Вскоре Бухарина забрали. Забрали, обвинив в преступной связи с врагом народа, и Илью. Он был осужден и этапирован в Магадан на рудник «Запятая». Партию арестантов, в которую входил Илья, привезли на рудник зимой. Конвоиры выгрузили их на тридцатиградусном морозе в поле, швырнули брезент, несколько рваных простынь и сказали: «Обустраивайтесь!» Обливая брезент и простыни ледяной водой, моментально застывавшей на холоде, соорудили арестанты несколько палаток — там и жили.

А Семен Александрович и Галина Николаевна каждую ночь ждали неумолимо-настойчивого звонка в дверь. Самым страшным временем было три часа утра — тогда обычно приезжали, и только когда забрезживал рассвет, понимали, что им отпущен еще один день. И не могли они тогда знать, что к ним все-таки позвонят, пусть не сейчас, а через пятнадцать лет, но позвонят обязательно. И Семен Александрович выходил с маленьким папой на пустынную еще улицу и шел по притихшей Москве в гараж мыть машины — это была его новая работа. И наступало утро, и вставало солнце, и было лето 37-го…

После расстрела Ежова дед забомбардировал ЦК и НКВД письмами о невиновности Ильи, и того в сороковом выпустили: Берия, нарабатывая имя борца за справедливость, реабилитировал несколько тысяч заключенных. Илья попал в число счастливчиков, Семена Александровича восстановили в партии. В лагерях остались миллионы осужденных…

Когда началась война, десятилетний папа убрал со стола учебник немецкого языка и твердо сказал, что язык врага учить отказывается. Галина Николаевна, ставшая к тому времени завучем, была в отчаянии: «Мальчик (кстати, даже когда папа стал дедушкой, она продолжала так его называть), мальчик, ты ведь так любишь языки, почему?!»

…Языки папа действительно любил всегда, мелодику их хватал моментально и часто, дошколенком еще, забравшись на табурет, развлекал гостей, замечательно имитируя английский, немецкий, испанский, французский, арабский. Позднее он освоил их все, за исключением языка Мольера, его продолжал имитировать, и так удачно, что надолго ввел в заблуждение свою будущую жену и нашу маму (тогда только ухаживал за ней). Лингвистический обман открылся случайно: когда он в очередной раз эмоционально картавил, мама уловила слово явно не французское — «пирамидон» и все поняла. Но это было потом, а в 41-м немецкий папа отказался учить наотрез — так в первый раз проявился его бойцовский характер. Он даже забастовку класса устроил: старый учитель, немец-коммунист Август Карлович, говоривший по-русски с чудовищным акцентом, возмущенно тряс седыми космами: «Бэссовэстный Ландрэс, вы портить мне всю работ класса, отправляйтесь немедленно в кабинет к директор!» Папа стоически выносил муки у школьного начальства, но «сопротивление» продолжал, а в 44-м собрал в кулек шерстяные носки, рубашку, носовой платок и паек хлеба и сбежал на фронт. Его сняли с поезда в двухстах километрах от Москвы и вернули домой. Он, наверное, сбежал бы опять, но наступил май 45-го, приехал друг Семена Александровича — полковник Константин Корнеевич Лесин и забрал его с собой в Берлин (Семен Александрович в то время был там военным корреспондентом).