Кроваво-красный снег. Записки пулеметчика Вермахта - Ганс Киншерманн Страница 2

В последние дни наш обер-ефрейтор стал более разговорчивым. Оказывается, он неплохой человек. Все началось после того, как несколько наших солдат обратились к нему со словами «герр обер-ефрейтор». Он быстро поставил их на место, сказав, что они уже давно не на учебном плацу. Кроме того, обращаться на фронте к старшему по званию словом «герр» следует лишь к тем, у кого на погонах имеется шнурок, то есть, начиная с фельдфебеля.

— К вам следует обращаться на «вы»? — поинтересовался Громмель.

— Только попробуй, никаких «вы», называй меня просто «друг». На передовой так принято, запомни!

— Или «товарищ», — вставил какой-то тощий белобрысый солдат, фамилии которого я не знаю. Позднее мне кто-то сказал, что он был кандидатом в офицеры, и для получения звания должен повоевать на передовой.

Обер-ефрейтор вскинул руку в протестующем жесте.

— Боже мой, ни за что! Это слово лучше подходит для тыловиков или вообще штатских, чем для фронтовиков. Извини, дружище, но все «товарищи» убиты.

Затем он рассказал нам о своей боевой части. Это бывшая кавалерийская дивизия, которую весной 1942 года преобразовали в танковую дивизию. Он воюет в ее составе с тех пор, как их реорганизовали и перебросили в Россию. В июне он принимал участие в боях под Воронежем. Наши войска понесли там огромные потери, было много убитых и раненых. В июле и августе он воевал вместе со своей частью на берегах Чира и Дона и под Сталинградом.

Так, значит, все-таки Сталинград, как мы все и думали! Однако туда нам еще далеко добираться, а пока мы все еще седьмой день находимся в пути и единственное ощущение — бесконечная качка и толчки вагонов.

24–25 октября. Наш эшелон неизменно перегружен другими солдатами, которые подсаживаются с оружием и боеприпасами для войск, воюющих на передовой. Кто-то сказал, что прошлой ночью мы проехали Кременчуг. Из этого следует, что мы в самом центре Украины. Ефрейтор — теперь я знаю его фамилию — Фриц Марцог — говорит, что мы проедем через Днепропетровск и Ростов-на-Дону, а оттуда нас перебросят на северо-восток, в направлении Сталинграда. Он оказался прав: день спустя, ранним утром, мы прибываем в Ростов-на-Дону.

Поезд останавливается на некотором расстоянии от железнодорожного вокзала. Неподалеку оказывается водонапорная колонка, так что у нас появляется возможность умыться. Погода стоит прекрасная, тепло. Туман, правда, еще не рассеялся, и поэтому солнца пока не видно. Мы бегаем возле вагонов голые по пояс — нам сказали, что мы еще постоим здесь какое-то время. Я собираюсь навестить друзей, которые едут в соседнем вагоне, но тут начинается настоящее столпотворение. Мы слышим рокот двигателей и видим в небе три русских самолета-истребителя. В следующее мгновение раздается треск пулеметных очередей.

Еще до того, как раздается команда: «Внимание! Воздух! Всем в укрытие!», большинство из нас торопливо прячется под вагонами. Вижу искры, отлетающие от рельсов; слышу звяканье пуль, рикошетом отскакивающих от них. Вскоре налет заканчивается, но через несколько секунд слышен чей-то истошный крик: «Они возвращаются!».

Я вижу, как самолеты действительно разворачиваются и снова летят на нас. Мне кажется, что снова разверзся ад. Сирены воют так громко, что у меня возникает ощущение, будто вот-вот лопнут мои барабанные перепонки. Похоже, что сейчас ведут перекрестный огонь несколько зенитных батарей, расположенных неподалеку от железнодорожного узла. Три самолета немедленно разворачиваются и целыми и невредимыми улетают прочь. Мы изумленно разглядываем друг друга: все произошло так быстро и все так не похоже на учебные занятия в тренировочном лагере, когда инструктор командовал нам: «Воздушная тревога! В укрытие!» Теперь нам понятно, что все случившееся — самая настоящая реальность; всем ясно, почему мы сейчас спрятались гораздо быстрее, чем на плацу. Кто-то говорит, что среди нас есть раненый. Ранение оказывается несерьезным — царапина на ноге, с которой легко справятся медики.

— Старшим вагонов отправиться за приказами к начальнику эшелона! — Эта команда по цепочке передается по всем вагонам. Вскоре с новостью возвращается Марцог. Он сообщает, что к нашему поезду прицепят две платформы, на каждой будет установлено спаренное зенитное орудие для защиты эшелона от воздушных налетов противника. Из этого следует, что сегодняшний налет — не последний! Кроме того, нам приказано еженощно выставлять караул, по два солдата на вагон, поскольку в последнее время в этих краях участились нападения партизан на поезда. Нам также придется временами ехать в обход, потому что в отдельных местах железнодорожные пути повреждены.

Нам уже давно не меняли сено, на котором мы спим, а одеяло не спасает от холода — у меня такое ощущение, будто мы лежим на голом полу. Вариас и несколько других солдат жалуются на то, что у них болят спина и бедра. Обер-ефрейтор усмехается и заявляет, что это неплохая подготовка к будущим трудностям: нам еще предстоит спать под открытым небом среди грязи в окопах на передовой.

Мы просим нашего ветерана рассказать об успешных боевых действиях его части, о летних боях. От этого мы испытываем еще большее нетерпение — нам хочется поскорее прибыть в место назначения и не пропустить ничего интересного. Дитер Малыдан, высокий белокурый кандидат в офицеры, выражает словами то, о чем мы все думаем. Марцог довольно лаконично отвечает:

— Не торопись, парень. Ты еще молодой. Еще успеешь наложить в штаны на передовой.

Мы уже слышали эту фразу, особенно часто ее повторяли солдаты из роты выздоравливающих. Они намекали на то, что мы, новобранцы, обделаемся сразу, как только русские начнут в нас стрелять. Чушь! Если так много солдат вели себя мужественно в первом бою, то почему мы должны проявить себя иначе? И, кроме того — причем тут возраст?

Почти каждый раз, когда эшелон останавливается, мы слышим бодрые радиосводки, в которых сообщается о действиях вермахта. Они раздаются из всех громкоговорителей, установленных на вагоне, в котором едет наш Transportfuhrer. Так и сегодня, 25 октября, в сводке сообщается о победах германского оружия. Наше настроение существенно поднимается, мы запеваем строевые песни.

Начиная со вчерашнего дня пейзаж меняется. До этого мы время от времени проезжали мимо деревень, но сегодня с обеих сторон от железнодорожного пути не видно ничего, кроме бурой степи с редкими невысокими холмами. Иногда перед нашими взглядами предстают колхозные строения.

Машинист останавливает эшелон прямо посреди подобного степного пейзажа. Мы вылезаем из вагонов. Оказывается, он заметил, что впереди взрывом разрушен участок пути. Придется возвращаться обратно — на это уйдет часов двенадцать, нужно выехать на другую железнодорожную ветку. Возвращаемся медленным ходом, с частыми рывками и толчками. При каждом подъеме, даже самом незначительном, локомотив кряхтит, как старый морж, выброшенный на берег.

Мы немного проезжаем дальше, затем все в нашем вагоне внезапно выпрямляются. Там, впереди нас, над высоким холмом, висит огромная черная туча, похожая на исполинскую хищную птицу, которая стремительно движется прямо на нас. Сначала мы слышим низкий басовитый гул, затем переходящий в мощное крещендо рев, подобный оглушительному жужжанию целого роя пчел… «Воздушная тревога! Всем в укрытие!» Мы выскакиваем из вагонов и бросаемся на землю. В вышине раздается грохот выстрелов авиационных пушек. Вижу взлетающие в воздух фонтанчики земли в тех местах, куда попадают снаряды. В следующее мгновение подают голос наши зенитные орудия, отвечая вражеским самолетам мощными залпами. Поднимаю голову и вижу падающие с неба небольшие бомбы. Они разрываются прямо перед самым локомотивом. Снова раздается безумный грохот, который, однако, быстро стихает.