Скрещение судеб - Мария Белкина Страница 2

Судьбе угодно было распорядиться так, что Цветаева трижды прошла через мою жизнь. Первый раз – ее стихи, она сама, живая, сущая во плоти. Это было в 1940–1941 годах. Потом минуло много лет, и в 1955-м, в начале сентября, вернувшись из Туруханской ссылки, порог нашего дома – уже не в Конюшках, где бывала Марина Ивановна, а в Лаврушинском – переступила Аля, Ариадна Сергеевна Эфрон, дочь Цветаевой. И ожила Марина Ивановна в разговорах с Алей, в ее рассказах, в наших воспоминаниях о тех уже минувших днях, когда мы с моим мужем Тарасенковым встречались с Цветаевой и ее сыном.

И снова шли годы, шла жизнь, и непосредственность и острота этой второй встречи с Мариной Ивановной таяли и уходили туда, в далекое вчера, которое неумолимо становилось историей.

Аля, Ариадна Эфрон, блестящий литератор, художница, посвятила оставшиеся годы своей жизни всецело наследию матери. Она была одержима стремлением открыть Цветаеву российскому читателю, который в те годы и имени этого еще не слышал! Сделать достоянием всех то, что было известно лишь узкому кругу любителей поэзии, да и то главным образом в списках. Подобное по тем временам представлялось почти немыслимым – биография поэта, творчество выпадали из дозволенного… Но «с чисто цветаевским упорством», – как говорила потом Ариадна, – преодолевая все препятствия, чинимые на ее пути партчиновниками от литературы и цензорами всех мастей и рангов, стихи и проза Марины Ивановны начинали пробиваться в советскую печать. В 1961 году была, наконец, издана – с третьей попытки, истонченная до предела, – книжечка ее стихов, а в 1965-м, в большой серии «Библиотеки поэта», – том стихов. Это была уже сенсация! Потом «Мой Пушкин», потом «Просто сердце», потом… Но до тех дней, когда Цветаева завладеет миллионами сердец, когда станет одним из самых читаемых поэтов в стране, – Аля не доживет. Правда, это будет уже совсем иная Россия. А в той, советской России, в СССР, сколько душевных сил потратит она, сколько унижений и обид стерпит, открывая Цветаеву! Она еще успеет оставить нам прекрасные воспоминания о матери. В 1975 году жизнь ее оборвалась…

И тогда я стала составлять ее посмертный сборник (он будет издан только в 1989 году!), решив включить в него и ее письма, которые сами по себе являются литературными произведениями. Мне пришлось прочитать сотни ее писем к друзьям и знакомым, а они были и моими друзьями и знакомыми. А затем мне была предоставлена возможность познакомиться с архивом покойной сестры мужа Цветаевой Елизаветы Яковлевны Эфрон, и еще я помогала разбирать архив самой Али.

И волею случая или волею неизбежной закономерности произошло так, что Марина Ивановна встала на моем жизненном пути в третий раз. Теперь уже в своих письмах, в письмах Али, Мура, в письмах мужа своего Сергея Яковлевича, с которым мне так и не довелось встретиться; в фотографиях, в документах. А потом я вспомнила и о ящиках письменного стола Тарасенкова, которые не были разобраны до конца, и о своих давних и забытых записях, которые я вела от случая к случаю, просто так, не помышляя о том, что стану когда-либо писать о Цветаевой. Да и теперь еще не помышляла, но по странному стечению обстоятельств в те годы после смерти Али ко мне с какой-то неукротимостью стали стекаться все новые и новые сведения о жизни Марины Ивановны, о жизни Али и Мура. И самым неожиданным образом я вдруг сталкивалась с людьми, которые, как и я когда-то, встречались с Мариной Ивановной, и разговор сам собой заходил о ней. И я, поначалу не стремясь к этому и занятая другой работой, стала замечать, что хочу я этого или не хочу, – но я уже вовлеклась. Словом, третья встреча с Цветаевой затянулась…