Мария Стюарт - Родерик Грэм Страница 2

Покинув Францию, Мария, по сути, сменила один «имперский проект» на другой, теперь уже английский, стараясь добиться признания своих прав наследовать английский престол. Примечательно, что эта юная правительница, казалось бы, не интересовавшаяся политикой, так и не подписала ущемлявшего ее права Эдинбургского договора с Англией. Хотя ее целью и было мирное урегулирование отношений с Англией, Мария не желала ограничить свою власть и оказаться под контролем южного соседа. Вместе с тем она не желала и отказываться от своих династических прав на английскую корону. Именно династической логике был подчинен ее брак с Генри Дарнли. За ним стояло не упрямство, а холодный расчет: из всех возможных женихов только этот укреплял права Марии и ее будущих детей на английский (и шотландский) престол. Что же до недовольства знати, то, как показывал опыт, оно было неизбежно в любом случае. Кроме того, Марии все же удалось справиться с вызванным ее замужеством политическим кризисом. И ей почти удалось добиться своего: договор, объявлявший о признании наследственных прав Марии, готовился к подписанию в 1567 году, однако был отброшен английской стороной после убийства ее супруга Генри Дарнли.

Причастность Марии к убийству мужа в течение столетий обсуждалась историками. На наш взгляд, наиболее обоснованным выглядит мнение английского историка Джона Гая, полагающего, что шотландская королева не стала бы рисковать делом своей жизни — подписанием договора с Англией, даровавшего бы ей и ее новорожденному сыну право стать правителями всего острова, тем более что существовал и другой выход — аннулирование брака. Признание сына от аннулированного брака законным теоретически тоже было возможно, а наличие влиятельных родственников — кардинала Лотарингского и кардинала де Гиза делало такой исход вполне вероятным. Поэтому Марии незачем было убивать мужа; а вот у ее лордов мотивов было предостаточно. Здесь и желание отомстить Дарнли за вероломство, с которым он сначала поддержал заговорщиков, убивших в 1566 году Риццио, а затем отрекся от них, и более тонкий расчет. Устранив Дарнли и скомпрометировав при этом королеву, лорды смогли избавиться от них обоих; тем самым устранялась опасность, что, достигнув двадцати пяти лет, Мария отменит обогатившие их в годы Реформации земельные пожалования (из бывших церковных земель). Теперь в стране был наследник-младенец, от имени которого лорды могли править еще долгие годы.

Но даже и в той ситуации Мария могла бы удержаться у власти, обвинив в убийстве Босуэлла; ей не хватило решительности и, пожалуй, цинизма. Кроме того, ее поведение после убийства мужа говорит не о виновности — в таком случае у нее был бы готов план действий, — но как раз о непричастности и глубоком шоке, в который это убийство ее повергло. Но от шока можно было бы оправиться…

Что по-настоящему лишило Марию власти, так это ее брак с Босуэллом. Однако этот брак не выглядит союзом страстных любовников или даже капризом легкомысленной женщины — скорее, это поступок женщины, у которой не было выбора. Брак по принуждению, заключенный после похищения и вполне вероятного изнасилования, был довольно распространенным явлением в Европе того времени вообще и в Шотландии в частности. Отказать насильнику опозоренной женщине было сложно; в случае Марии ситуацию осложнила и ее беременность: согласно господствовавшим в медицине XVI века представлениям зачатие ребенка в результате изнасилования было невозможным, так как считалось, что беременность наступает только после получения женщиной сексуального удовольствия, что невозможно при изнасиловании. Таким образом, беременность автоматически превращала Марию из жертвы преступления в прелюбодейку. Брак в подобной ситуации оставался единственным выходом. Тогда объяснимым кажется и непонятное Грэму поведение Марии в сражении при Карберри-Хилл, когда она довольно легко согласилась расстаться с Босуэллом и отдать себя в руки лордов. Не сочла ли она их в тот момент избавителями от ненавистного мужа?

Примеры можно множить, но из них уже вырисовывается образ совсем иной Марии — отнюдь не легкомысленной дамы, а активного игрока на политической арене, хотя, пожалуй, игрока не первоклассного. На пассивную жертву обстоятельств она, при всех своих неудачах, не похожа.

Откуда же тогда приходит на страницы книги Грэма этот образ безвольной жертвы обстоятельств? У него давняя история. По сути, это облагороженная версия старой темы: противостояние женщины Марии и политика Елизаветы, в котором Марии приписываются стереотипные женские свойства и слабости — легкомыслие, внушаемость, пассивность, поверхностность и т. п. Корни этого двойного образа уходят в эпоху самой Марии; они тянутся ко временам конфессионального противостояния и жестокой полемики. Фактически он восходит к шотландскому реформатору Джону Ноксу. И дело не только во враждебности протестанта к правительнице-католичке. Для Нокса и его собратьев протестантское учение (в их собственной версии) было единственным религиозным учением, согласующимся с разумом. Мария же отказывалась его принимать; следовательно, она в своих поступках руководствовалась не разумом, а страстями. Одна страсть ведет за собой другую, неприятие религиозной истины приводит к распутству. Так Мария превратилась в femme fatale, игрушку собственных страстей. И даже в смягченной версии Грэма Мария подчиняется не разуму (эта роль отдана Елизавете и другим женщинам-правительницам — Екатерине Медичи и Диане де Пуатье), а своим чувствам.

Таким образом, биография Марии Стюарт, изданная в начале XXI века, показывает, как по-прежнему сильна в британской культуре антикатолическая компонента, уходящая корнями в религиозную полемику эпохи Реформации. Для британцев старшего поколения, к которому принадлежит Родерик Грэм, она составляет часть знакомого национального мифа, привычного представления о самих себе, и не может не проявляться и в их представлениях об истории. Поэтому образ Марии Стюарт до сих пор овеян страстями, рожденными в давно ушедшую эпоху. Или же она гораздо ближе к современным европейцам, чем кажется?

А. Ю. Серёгина