Мой друг – Евгений Евтушенко. Когда поэзия собирала стадионы… - Феликс Медведев Страница 2

В Красноярск я прилетел спустя несколько часов после возвращения домой Виктора Петровича. Не успел он отдохнуть после изнурительной дороги, как я нагрянул к нему со своим диктофоном. Говорил он горячо, душевно, с болью. Обо всем. О литературе, о войне, о друге своем Василии Шукшине, о матери, о начавшихся изменениях в обществе. Раза два мы выходили на волю, прогуливались то по берегу Енисея, то по пахнущему мятой сосновому лесу. Я чувствовал, что разговор получается, что я тащу крупную щуку журналистской удачи. И не ошибся. Материал «Не могу быть добреньким (Печальные беседы с автором „Печального детектива“)» вызвал широкий общественный резонанс, обильную почту, его цитировали, перепечатывали.

С Виктором Петровичем я по-прежнему в добрых отношениях. Я по-прежнему благодарен ему за тот порыв к откровенному разговору, за честность, которую он проявил в беседе с корреспондентом «Огонька». В вышедшую недавно книгу «Зрячий посох», которую Виктор Петрович мне прислал в подарок, вложена открытка. В ней есть такие слова: «Я нарочно отобрал открытку с видом из окна моего кабинета, чтобы ты знал, что честная работа никем из порядочных людей не забывается…». Вид из окна астафьевского кабинета – это вид на Енисей, на вольный сибирский бор, на те места, где мы с ним прогуливались. И как бы с намеком он сделал надпись на титульном листе книги: «„Непамятливых памятью не мучай, а помнящим хоть час забвенья дай“. Алексей Прасолов (эпиграф утерян при издании книги)».

Виктор Петрович пишет о честной работе. Я сожалею (все мы крепки задним умом), что не спросил его о многом. О Солженицыне, например, об отношении к нему, к его книгам, к его возвращению на Родину. И завидую телевидению, которое впервые в нашей гласности устами Виктора Астафьева реабилитировало великого русского писателя. Живого великого…

Я люблю своих героев, тех, с кем делаю очередное интервью. Я привязываюсь к ним, как к близким людям. Может быть, оттого, что вживаюсь в их судьбу, готовясь к встрече: читаю их книги, расспрашиваю о них знакомых, размышляю над их судьбами. А может быть, оттого, что люблю свое дело, свое ремесло – журналистику. Ох, как давно я решил для себя: буду журналистом. Еще учеником шестого класса. Что толкнуло тогда меня взять да написать в районку о лыжных гонках? Написал. Напечатали. Получил первый гонорар. Купил на него первую книгу для своей библиотеки. Было это в год смерти генералиссимуса. Помню, как плакал отец, сидя у допотопного радиоприемника. Помню только это, больше ничего из событий той поры. Да еще как по вечерам, сделав уроки (а может, еще и не сделав), строчил свои заметки. Входил во вкус. В моей библиотеке сохранилась книга В. Катаева «За власть Советов» с такой надписью: «За активное сотрудничество в районной газете „Новая жизнь“ юнкору газеты Феликсу Медведеву. 10 мая 1954 года. Редактор газеты Н. Иванова». С той поры более тысячи интервью взял я у своих героев. Тогда это были простые труженики, учителя, председатели колхозов, секретари райкомов. Иные из них до сих пор звонят мне, напоминая о той давней поре.

Как резануло меня заявление в газете «Советская культура» популярного сегодня тележурналиста из Эстонии Урмаса Отта, что после записи со своим собеседником он больше не общается с ним, он его больше не интересует.

У меня все иначе: человек, у которого я взял интервью, становится как бы частью моей жизни, моей биографии. Какие-то отношения выливаются в дружбу, какие-то становятся предметом взаимного творческого интереса.

А как непросто порой выдерживать характер, натуру той или иной «звезды». Во время первой же встречи человек раскрывается, ты уже понимаешь, с кем имеешь дело: злой он или добрый, умный или глупый, заносчивый или доступный, простой. Несмотря на «рабочие» сложности, ты делаешь материал, и как приятно бывает потом слышать хорошие о нем слова. Не забуду, как после первого интервью с художником Ильей Глазуновым, опубликованного в «Огоньке», он, прочитав принесенный мною свежий номер журнала, воскликнул, обращаясь к жене: «Нина, почитай, первый раз интервью со мной прошло без моей правки. И получилось».

Феликс Медведев в редакции журнала «Огонек». 1970-е гг.

Илья Сергеевич в среде журналистов известен тем, что не просто вмешивается в материал, контролирует прохождение его, вычитывает, но и сам порой помогает корреспонденту написать его. И вообще с ним непросто иметь дело: избалованный славой, почестями, вниманием и почитанием, Илья Глазунов – тяжелый орешек для общения. Тем не менее с того первого интервью я сохраняю с ним дружеские отношения и рад, когда в моей телефонной трубке раздается его голос: «Ты что-то совсем забыл Глазунова, зазнался…».

С Андреем Вознесенским я знаком с 1959 года, с того первого разговора, когда он, еще неизвестный, еще «бескнижный», руководил поэтическим семинаром на совещании во Владимире. В софроновском «Огоньке» Вознесенский не печатался, тот журнал был для него под запретом, как, впрочем, и для многих других замечательных писателей, поэтов, драматургов, но с приходом Коротича Андрей Вознесенский стал одним из желанных авторов. С радостью я готовил его публикации о Владиславе Ходасевиче, о Марке Шагале, о Борисе Гребенщикове, брал у него интервью для материала «И были наши помыслы чисты», наконец, редактировал его книжку для библиотеки «Огонька» «10, 9, 8, 7…». А если после 59-го я бы с ним не встретился? Думается, что многое бы потерял.

Одни из последних журналистских знакомств – встречи с Анной Михайловной Лариной-Бухариной, с Софьей Карловной Радек, с Гелианой Григорьевной Сокольниковой, дочерью Сокольникова и Галины Серебряковой. Эти встречи-интервью – на всю жизнь. Ведь в судьбах моих героев – трагедия их отцов, история советской власти, штрихи человеческих судеб XX века. Разве можно пройти мимо них по касательной?

После публикации беседы с вдовой Бухарина Анной Михайловной Лариной «Он хотел переделать жизнь, потому что ее любил» по стране были зарегистрированы случаи выхода из партии. В знак протеста. Так категорично реагировали люди, которые жили еще в 37-м… Другие реагировали иначе. И об этом подробнее.

Вся страна ждала реабилитации невинно осужденных и погибших в сталинских лагерях. Народная молва, желание поскорее узнать о начале реабилитации торопили события. Говорили об июне 1988 года…

Я пришел к Анне Михайловне холодным ноябрем 1987 года. Мы проговорили много часов. Диктофон работал без устали. Но Анна Михайловна не верила, что поведанное ею можно будет обнародовать. Многих журналистов видывала она за последнюю четверть века. Дело же возвращения доброго имени ее мужу не сдвигалось. К ее письменным обращениям оставались глухи Хрущев, Брежнев, Андропов, Черненко. Она совсем уже опустила руки. Жила в бедности вместе с сыном Юрием и дочерью Надеждой в небольшой квартире на первом этаже в районе Профсоюзной улицы.

«Первая вдова страны», юная красавица, жена крупнейшего партийного деятеля, восемнадцать лет проведшая в ссылках, тюрьмах и лагерях, дочь видного революционера, похороненного в Кремлевской стене, Михаила Ларина, талантливая мемуаристка, Анна Михайловна доживала свой век в скромнейшей обстановке коммунальной квартиры, в почти абсолютной общественной изоляции. Ее сторонились, ее боялись.