Палач, сын палача - Юлия Андреева Страница 2

* * *

Клаус не знал, что ответить, тогда кузнец извлек из-за пояса монетку и положил ее на ладонь мальчика.

– Купите себе, господин Клаус Миллер, печатный пряник или пирожок, какой повкуснее, и не держите зла на моего оболтуса, – говоря это, здоровенный кузнец только что не свернулся в три погибели рядом с маленьким Клаусом.

В этот момент к говорившим подошел сам Петер Миллер и встал возле сына.

– Добрейший денек, господин Миллер, – приветствовал его кузнец, немного разогнувшись, так как главный в Оффенбурге палач был весьма миниатюрен. А разговаривать с ним, возвышаясь, точно пожарная каланча, кузнец считал опасным, так как Петер Миллер мог счесть это явным оскорблением. Подобострастно улыбаясь, Крохт поспешил протянуть палачу руку. Клаус отметил, что пальцы Губерта старшего при этом слегка тряслись.

Петер ответил на рукопожатие, скупо улыбнувшись соседу и обняв за плечи сына.

– Скидовай шапку, нахалюга, – Губерт отвесил подзатыльник сыну, заставив его поклониться главному в городе палачу. – Вот, господин Миллер, учу мальца уму разуму. А то оболтусом растет, не пойму в кого.

– Все хорошо, господин Крохт, – Петер попытался увести с улицы Клауса, но кузнец решил, что его объяснения случившегося пришлись не по нраву палачу, поэтому он потащился за Миллером, громыхая на всю улицу о том, какой у них в Оффенбурге замечательный палач:

– Господин Миллер и в тюрьме людей лечит, кто заболеет. И настойки, какие ни попросишь, изготавливает! И ведьму завсегда спознать могет. А ведь всем известно, что все беды от ведьм!

– Верно говоришь! – к кузнецу подошел бывший солдат. – Господин Миллер так вытянул в колодках мою ногу во время допроса по делу старой Марты Бирсфельд, что та хрустнула, а потом снова стала гнуться. А ведь все соседи знают, что я был ранен в схватке с людьми знаменитого Кровавого Перца, чтоб черти припекли его хилую задницу в аду! И с тех пор уже не мог встать на ногу и передвигался только при помощи костылей!

– Хорошо, хорошо, – Петер Миллер открыл дверь в дом, затолкнув туда сына и продолжая раскланиваться с соседями.

В этот момент взгляд его упал на стоящего в толпе офицера в мундире цвета вареного рака с золотыми позументами на груди, как носили офицеры личной гвардии бургомистра, и, обреченно вздохнув, пригласил его войти.

Растроганный здравицами, которыми соседи славили его отца, Клаус замешкался было в прихожей, снимая уличную обувь.

В то время как офицер вдруг приблизился почти что вплотную к Петеру и тихо, но внятно произнес:

– Меня прислал к вам магистр ордена. Скажите только «да» или «нет». Только это и хочет услышать от вас Гер Кульер, этого желают все наши братья. Решайтесь, господин Миллер. Как честный человек, вы не можете стоять в стороне, наблюдая, как мир сползает в преисподнюю! Умоляю вас, скажите магистру «да», и мы все не пожалеем положить свои жизни для защиты вас и вашей семьи!

– В том-то и дело, дражайший господин Мейфарт, что, как честный человек, я не могу рисковать жизнями своих близких. Кроме того, то, чего вы требуете от меня – совершенно незаконно. А я всегда придерживался буквы закона.

– Но люди же гибнут! Бароны наживаются на аутодафе, а беднейшие из бедных оплачивают своей кровью их роскошества! Решайтесь, Гер Миллер, и господь не оставит вас! Жители нашего города знают вас как самого справедливого, честного и добропорядочного человека. Не побоюсь этого слова, но на сегодняшний день вы единственная надежда Оффенбурга.

С этими словами офицер порывисто сжал руку палача и распахнул дверь на улицу, махнув на прощание черной шляпой с алым страусовым пером.

Сконфуженный речью молодого человека, пожалуй, даже больше, нежели льстивыми похвалами соседей, Гер Миллер стащил, наконец, сапоги и, надев домашние разношенные тапки, отправился к рукомойнику. При этом он старался не смотреть в глаза сына, точно опасался того, что сейчас и его маленький Клаус вдруг начнет славить и превозносить его способности и душевные качества. Что и он начнет его о чем-то просить и требовать.

Впрочем, все, о чем говорили соседи и молодой протестант Йохан Мейфарт, было чистейшей правдой. Господин Миллер считался непревзойденным палачом в округе. Не было равных ему в поисках ведьминого клейма и в запрещенном ныне испытании каленным железом. Потому все знали, ежели Петер Миллер ручается, что никакой чертовой метки на теле подозреваемой нет, следовательно и пытки бесполезны, спорить с ним – дело неблагодарное и бесполезное. Потому как, коли уж сам господин Миллер не отыскал, никто уже не отыщет. А посему не мучить дальше нужно человека, ожидая, что он под пыткой оклевещет себя, а отпустить подобру-поздорову.

Ни один раз герцог Годельшаль звал Миллера главным палачом в Ортенау или был готов сделать его комиссаром по ведовским процессам. Но Петер Миллер не желал покидать свой уютный домик, отрывая сына от его друзей и жену от родичей и подруг. Потянешься за тяжелым кошельком, уедешь в столицу, а там, на глазах у правителя, дел не сделаешь, за каждым шагом догляд. Другое дело заштатный городок, где даже судьи – свои люди, а судебные исполнители, тюремщики и даже стражники в твоем непосредственном подчинении. Из страха и немалого почтения не то что большой пакости не учинят, так и каждую мелочь лишний раз обсуждать являются. Можно жить, не тужить.

Что же касается почетной должности комиссара, то для нее Петер Миллер хоть и лучше других подходил, потому, как умел сказать, кто виновен, а на кого напраслину возвели, но сам считал, что такая работа хороша для бессемейного. Ему же – мужу и отцу – не солидно каженный день по городам и деревням разъезжать, словно он не человек, а пес приблудный, своего угла неимеющий. Не ровен час, в дороге захвораешь, а ухаживать за тобой и некому.