Нюрнбергский процесс глазами психолога - Густав Марк Гилберт Страница 2

Вместе с судебным психиатром мы посетили Роберта Лея в его камере за день до его самоубийства. Он был в крайне возбужденном состоянии, беспрестанно ходил взад и вперед по камере. Он, как и некоторые другие заключенные, был одет в американскую форменную блузу, на ногах — войлочные шлепанцы. На вопрос, как он думает организовать свою защиту в ответ на выдвинутое против него обвинение, он разразился целой тирадой:

23 октября. Камера Лея

— Как я могу подготовить какую-то защиту? Защищать себя от обвинений в преступлениях, о которых я не имел ни малейшего понятия? Если после всего ужасного кровопролития, которое повлекла эта война, требуется еще парочка ж-жертв для удовлетворения чувства м-мести победителя — тогда все понятно! Они нашлись, — заикаясь, произнес Лей. И тут же, расставив руки в стороны и привалившись к стене камеры в позе распятого Христа, он ударился в театральную декламацию: — Поставьте нас к стенке и расстреляйте — вы ведь победители! Но к чему тащить меня на этот суд, как п…, как п… — Лей так и не смог договорить слово «преступника», мне пришлось сделать это за него, после чего он добавил: — Видите, у меня даже язык не поворачивается выговорить это.

Эту мысль он повторил еще несколько раз, в возбуждении продолжая мерить шагами камеру, сопровождая брошенные фразы темпераментной жестикуляцией и постоянно заикаясь.

Следующей ночью его обнаружили повешенным в своей камере. Разорвав на узкие полосы солдатский носовой платок и связав из них веревку, он изготовил из нес петлю, прикрепил ее к водосливной трубе и на ней удавился.

Из оставленной им записки явствовало, что он не в состоянии вынести позора.

Самоубийство Лея вызвало переполох в администрации тюрьмы. Число охранников было решено увеличить в четыре раза — теперь у двери каждой камеры круглые сутки дежурил охранник. Из опасений, что примеру Лея последуют и другие заключенные, комендант тюрьмы полковник Андрас не сразу сообщил о данном инциденте, а лишь несколько дней спустя, распространив среди заключенных скупое письменное извещение о смерти Лея.

Я как раз находился в камере Геринга, когда доставили это извещение. Это было 29 октября. Геринг с безучастным видом пробежал глазами бумагу, ни один мускул не дрогнул на его лице. После того как служащий покинул камеру, он обратился ко мне:

29 октября. Камера Геринга

— Что он мертв, так это к лучшему, поскольку у меня были сомнения на счет его поведения на процессе. Он всегда был какой-то рассеянный, эти его вечные необъяснимые, выспренние монологи. Не сомневаюсь, что и на допросах он не раз выставлял себя на посмешище. Могу сказать, что для меня его самоубийство — не сюрприз, потому как он рано или поздно допился бы до смерти…

Сходные мнения высказывались и остальными обвиняемыми. Единственный, кто скорбел по поводу смерти Роберта Лея, так это ограниченный фанатик Юлиус Штрейхер. Этот эксцентричный предводитель Трудового фронта, обязывавший каждого немецкого рабочего выписывать свой пакостный листок под названием «Дер штюрмер», был единственным, кто во время их совместного содержания под стражей в лагере военнопленных в Мондорфе мог общаться со Штрейхером. И все же даже Штрейхер счел самоубийство Лея и его «политическое завещание», в котором Лей осудил нацистскую политику антисемитизма как «тяжелейшую ошибку», проявлением малодушия.