Степан Бердыш - Владимир Плотников Страница 19

Прознав через Кузю, что Степан Бердыш — приближённый самого Ближнего боярина Годунова, повольники просили особого гонца рассказать об этом человеке, подтвердить или развеять досужие перетолки. Уцепясь за эту ниточку, Бердыш, пошёл ткать паутинку. Он просто, иногда и ругливо, но с приязнью живописал ум и благонравие властителя. И, в общем-то, не врал…

— …Особливо ценит Борис Фёдорович радивость, за исправную службу дарит примерно и щедро… — при этих словах Барабоша свалил на покой. А напоследях смачно плюнул. Часть станичных схлынули за ним.

В слушателях остались из менее удалых — бедные, скучающие по труду и законному пристанищу. Да и не только — все, кому служба в разумном сочетании, опять же, с повольем, была нужна, как твёрдый якорь гулливой ладье. И уже потому вовсе не казалась презренным делом.

Кто-то остался сугубо из любви к россказням, из любопытства, для размешки скуки и тоски. Чему способствовал мёд. Пойло потягивали втихомолку, кто по чуть-чуть, кто ковшами. Тот же Кузя остался, чтобы побыть с другом. При этом во всю сонную ряху с лиловой однозначностью пылал выбор московского вора, сродный сочному «тьфу» Барабоши на все эти царские прикормки да цепные причмоки…

Больше удивило, что атаман Кольцов не только не покинул костра, а чутко вслушивался. Это насторожило и, попутно, в чём-то окрылило. С первого взгляда Степан определил, что Семён — личность незаурядная. Из тех, видать, кто не довольствуются радостями мимолетной удачи, не прельщаются примитивным разбоем. В роду человеческом всегда есть люди призванные. Их тянет высокое. Сверхрассудочный зов посвящения и служения чему-то более глубокому и полезному, чем набивание мошны и страсть. Из них самые бескорыстные и беззаветные — защитники, дружинники, воины. Таким был сам Бердыш. Что-то родственное угадывалось и в Кольцове. Хотя как знать? Не для словесной ли засады затаился Кольцов?

После недолгой заминки слово взял Семейка. И отчасти оправдал бердышёвы догадки. Особенно, когда повёл расспрос об отношении правительства к станичникам, коль раскаются и перейдут на службу.

— Есть тут грамотеи? — поспрошал Степан.

— Как нету? — донеслось издали. К костру пробился одноглазый казак.

— Да, Якуня в чтиве чисто дьяк. — Зашептала поляна.

— Так возьми и читай зыкасто, чтоб всем слыхать было. — Предложил Бердыш, вынимая из проймы бумагу с печатью.

Якуня пожевал губами, для видности выкашлялся и с подвывами заправского дьячка считал царский призыв к виновным казакам, а также их кошевым. В бумаге государевой милостью обещалось перешедшим на службу станичникам «отдать ваши вины», а впоследствии выплачивать полагаемое за службу жалованье.

По прочтении долго не стихали пересуды. Когда помалу успокоились, атаман встал, внимательно с близи осмотрел недрогнувшее лицо Степана, спросил негромко:

— Сознайся: за тем — сюда, чтоб соблазнить нас службой царскою? Так?

— Кривить не буду. За этим, — не стал юлить Степан, — не за чем лихим.

— И что, смерть был готов принять ради?

— И смерть, и хоть пытки. Время ноне такое, братья-казаки, что отчизна нуждается в сильных и верных воях. А в татях, что разоряют её слуг и злят её недругов, она не… она их чурается. Тати множат скопища этих самых недругов, как шакалов, а шакалы в трудный для Руси час кидаются грызть её истерзанные, ослабшие бока. Только чтоб это вот вам сказать, я и шёл сюда, наперёд полагая, как вы можете принять меня… Спасибо Николе угоднику, обошлось пока, тьфу, тьфу. Это ль не вещий знак, что дело мое боголюбо, осенено покровительством и заступничеством божьих посланцев, а царь — он и есть помазанник божий и слуга его на престоле? А слуга царя нашего — исполнитель воли царской и, стало быть, божьей, — голос матерел, разрастался. — Не за это ль государево дело, не за славу ль отечества сложили головы славные атаманы Ермак Тимофеевич, Иван Кольцо и сподвижники их? И за то им вечная память и благодарность Руси. Все студные дела разом искупили они подвигом во славу и укрепление Руси, — в саднящей тишине Степан высоко поднял над головой дарственный образок.

Сам далеко не ревнивый слуга веры, в этот миг он исполнился неподдельного вдохновения.

— Да и в том ли дело, кому нужны ваши головы? Сабли ваши? Царю ли, Годунову ли? Русь, святая Русь, родная Русь нуждается вами. А вы кромсаете её рубежи, множите сонмище её ворогов… С руки ли? Время ли? По чести ль? По совести? Да, я пришел сюда, чтоб предложить вам отказаться от разбоя и, пока время дадено, покаяться в неправедности жизни такой. Чтоб оставили вы татьбу ради кошелька, ибо есть хозяин достойнее — первый и единственный. Отчая земля, коя, могу в том поклясться, не оставит вас без награды. — Устало завершил Бердыш, сел на пенек и провел рукой по бороде.

— Что награда? Нешто татьбой меньше нагребём? Винности б искупить да покойной жизни напоследок куснуть. — Протяжно вздохнул кто-то.

— Брехать всяк могёт, — сердито пробубнили в рядах…

— А ну ша! — атаман пресёк ропот, обернулся к засыльному. — По правде, ждал таких вестей. Гонцов искренних не было. От воевод вестники случались. Пели красно. Да ладу и пониманья в суёме не нашли. Расходитесь же, ребятки покамест спати. А по утряни на кругу трезвой головой порешим как поступить сручнее… Должнее как, то бишь…