Несостоявшийся русский царь Карл Филипп, или Шведская интрига Смутного времени - Алексей Смирнов Страница 19

О конфликте, зревшем в клане Шуйских, знала вся Москва, хотя его основные участники и старались не выносить сора из избы. Противники ходили друг возле друга как кошки, внешне безразличные, но в любую минуту готовые к нападению. До поры до времени закипавшие страсти остужали вином, а зубы, готовые вцепиться в горло противнику, занимали перемалыванием гор пищи. Москва, славившаяся своими застольями, пировала весной 1610 года так, как будто вернулись старые добрые времена, когда о самозванцах еще и слыхом не слыхивали.

Начало бесконечной череде пиров в ознаменование победы над врагами положил сам царь. Прием проходил в палате, застеленной превосходными персидскими и турецкими коврами. Свод поддерживался в центре четырехугольной колонной, снабженной многочисленными полочками. На них красовались несколько сотен золотых и серебряных кубков, чаш и штофов искусной работы. Эта тщеславная выставка несла важную внешнеполитическую нагрузку, свидетельствуя послам иностранных государств о благополучии Московского государства. Те, в свою очередь, оценивали экономическую мощь России столь же ненаучным способом, обращая внимание на наполнение посудой «выставочной» колонны, и на то, с каких блюд потчевал их московский правитель на пирах. Например, на сейме 1587 года в Польше, где одним из соперников Сигизмунда на выборах короля выступал русский царь Федор, некий польский магнат, побывавший в составе посольства в Москве, призывал соотечественников не обольщаться слухами о богатстве России — он-де заметил, что сервиз, с которого кормили поляков, представлял собой лишь позолоченную медь.

Великий князь располагался за отдельным столом, поблизости от него посадили Делагарди и его офицеров, далее стояли длинные столы, за которыми, в соответствии с древностью родов, разместились бояре. Прислужники выкатили серебряные с золотыми обручами бочки со спиртными напитками. Все столы были густо уставлены плохо вымытыми золотыми и серебряными блюдами и кубками — их называли «соломенными», поскольку царь покупал их на доходы от монопольной торговли в Москве мякиной и соломой. Тарелок и салфеток не было, так что кости приходилось класть прямо на стол, а жирные руки вытирать о скатерть или о полы одежды. Еще хорошо, что каждому из шведов дали по ложке и ножу, — русские должны были делить нож и ложку на двоих.

Обед у царя обычно продолжался до полуночи, причем обильные возлияния разрушали чинную атмосферу, приводя к скандалам, а иногда даже к потасовкам между гостями. Ссора чаще всего возникала из-за того, что кто-то из бояр посчитал, что царь оказал его менее знатному сопернику больше чести. Затаив злобу за помещение на пиру дальше от самодержца, чем он того заслуживал, обиженный ревниво следил за тем, в какой последовательности царь проводит заключительный ритуал — подает гостям чаши с напитком. Если соперник и здесь оказывался первым, боярин восклицал: «Лучше казни́, но не после этого!» Обидчик, считавший себя не менее знатным, отвечал со свойственной русским аристократам грубостью, и дело могло закончиться дракой. «Если же один оговорит другого, то о поединке речь неслыханная, а тузят друг друга кулаками в бока, или рукавами по губе, выпустивши их из рук (рукава были такой длины, что их придерживали руками, собрав как гармошку. — А. С.). Удара в лицо никто не боится, хотя бы он был от преступника, но боятся от ногтя», — сообщает польский дворянин Станислав Немоляев в своих «Записках».

Великий князь, по наблюдениям пораженных простотой придворных нравов иностранцев, не отказывал себе в удовольствии побить обоих бузотеров кнутом, что ими совершенно не воспринималось как оскорбление. Виновного в ссоре царь выдавал обиженному «головой». Это означало, что провинившийся боярин должен был прийти к сопернику на двор, где тот имел право безнаказанно оскорблять и унижать его словесно, не переходя к действиям. За отказ выполнить это требование гордеца лишали имений и ссылали.

По окончании царского пира иностранцы отправлялись на отведенные им квартиры, но это было лишь обязательной прелюдией к попойке. По словам Петра Петрея, выглядела она следующим образом: «В то время, как они (послы) сидят и разговаривают между собою, приходит из Кремля Дьяк с несколькими Дворянами и приносит с собой порядочный запас меда и вина, также несколько чаш и кубков, из которых они будут пить, и тогда Русские начнут угощать Послов. Они считают для себя большою славою и честью, если могут напоить допьяна иностранцев: кто не пьет лихо, тому нет места у Русских. От того у них в употреблении и поговорка, когда кто на их пиру не хочет ни есть, ни пить, они говорят тогда: „Ты не ешь, не пьешь, не жалуешь меня“, и очень недовольны теми, которые пьют не так много, как им хочется. А если кто пьет по их желанию, тому они доброжелатели, и он их лучший приятель. Они не пьют за здоровье друг друга, но ставят перед каждым две или три чаши вдруг и, когда одна будет выпита, наливают ее дополна опять и ставят перед тем, кто ее выпил. То же соблюдается и со всеми гостями до тех пор, пока они не опьянеют. Когда Послы довольно подопьют и уже желали бы отделаться от Русских, выходит вперед с Приставами Дьяк и становится со своей собратией в комнате пить с Послами здравие Великого Князя; им надобно согласиться на то и пить это здравие. То же должны сделать и все их служители, большие и малые, и до тех пор стоять с непокрытыми головами, пока здравие не будет выпито в круговую и все не ответят на эту здравицу. После того Дьяк прикажет опять налить чаши и подносит их Послами их спутникам за здравие их Короля и Государя. Это делается с особенною торжественностью и обрядами, а именно: Русские первые станут пить это здравие, выйдут на середину комнаты, с чашами в руках, налитыми по края вином и медом, снимут шапки, пьют и желают своим обоюдным Государям здравия и счастья, также победы и одоления их недругов, у которых чтобы не осталось во всем теле и столько крови, сколько капель остается в этих чашах, и опрокидывают чаши на головы».

Неизвестно, смог ли сам автор этого пассажа, прославившийся своими пьяными загулами и драками в юности, проявить себя достойным союзником русских собутыльников в этом высокоградусном сражении с врагами Карла IX и Василия Шуйского, но в символической победе над поляками Делагарди и его офицеров сомневаться не приходится. Недаром возникшая еще в начале шестнадцатого века в Москве Стрелецкая слобода, где первоначально селились европейские наемники, прославившиеся своими попойками, получила среди столичных жителей прозвание «Налейки», от слова «налей». Один из ее жителей, начальник немецкой пехоты Ламбсдорф, под влиянием винных паров даже сумел стать героем битвы со вторым самозванцем в апреле 1608 года. Этот богатырь обещал перейти со своими солдатами на сторону Лжедмитрия, но так напился накануне вечером, что, забыв обо всем, сражался на следующий день с войсками «вора» как лев, прикрыв отступление царской армии.

За царским пиром следовали застолья у бояр, с обязательными жареными лебедями в качестве главного блюда, сопровождавшиеся столь же обильными возлияниями. Похмелье лечили чудодейственным блюдом, изготовленным из мелко нарезанной жареной баранины, смешанной с кусочками огурцов и перцем. Все это плавало в уксусе и огуречном рассоле.

«С такой приятной и щедрой любезностью он в течение нескольких недель принимал их в столице, — едко писал шведский историк Видекинд о празднествах, устроенных Василием Шуйским в честь Якоба Делагарди и его солдат, — и при всем несходстве двух народов по характеру сумел плодами Цереры и Вакха сблизить и даже слить их вместе».