Варяги и Русь. Разоблачение «норманнского мифа» - Степан Гедеонов Страница 19

Представителем значения в летописи и в истории доваряжских князей на Руси является древлянский князь Мал около половины X века. Он не норманн, не варяг; он единственный, нам известный по имени, не покорившийся вяряжской династии князь от прежних словенорусских князей. Г. Соловьев не признает его князем всей Древлянской земли: «По всему видно, — говорит он, — что он был князь коростеньский только, что в убиении Игоря участвовали одни коростеньцы под преимущественным влиянием Мала, остальные же древляне приняли их сторону после, по ясному единству выгод; на то прямо указывает предание; „Ольга же устремися съ сыномъ своимъ на Искоростень градъ, яко те бяху убили мужа ея“. Малу, как главному зачинщику, присудили жениться на Ольге; но, повторяем, ниоткуда не видно, чтоб он был единственным князем всей Древлянской земли; на существование других князей, других державцев земли, прямо указывает предание в словах послов древлянских: „Наши князи добри суть, иже распали суть Деревьску землю“; об этом свидетельствует и молчание, которое хранит летопись относительно Мала во все продолжение борьбы с Ольгою». Что именно хотел сказать г. Соловьев этим не совсем понятным объяснением, угадать мудрено; по всему видно, что Несторов Мал никак не ложился в принятое им представление о доваряжских князьях на Руси. Одни коростеньцы, говорит он, участвовали в убиении Игоря под влиянием Мала? Но не все же древляне, от первого до последнего, могли убивать киевского князя в одно данное время. Ольга пошла на Коростень? Но куда же ей было идти? Слова древлянских послов доказывают существование, кроме Мала, других князей, державцев Древлянской земли? Без сомнения. Как Изяслав Ярославич не был единовластцем в Русской земле, а только киевским, т. е. старшим русским князем, так и коростеньский князь Мал в отношении к прочим древлянским князьям, своим родичам. История Мала свидетельствует до очевидности как о старшинстве Коростеня между древлянскими городами, так и о старшинстве Мала перед прочими князьями-родичами Древлянской земли. Древляне, посланные к Ольге, договариваются от имени всей Древлянской земли, не одного Коростеня. «Посла ны Деревьска земля, рекуще сице: мужа твоего убихомъ, бяше бо мужь твой аки волкъ восхищая и грабя, а наши князи добри суть, иже распасли суть Деревьску землю; да пойди за князь нашь за Малъ; бе бо имя ему Малъ, князю деревьску». Не знаю, можно ли выразить яснее понятие о Мале как о старшем в роде древлянских князей. Что слова «а наши князи добри суть, иже распасли суть Деревьску землю» относятся к одному, определенному древлянскому княжескому роду, разумеется само собой. Сказанием о Мале объясняется прежде выведенное о доваряжских князьях вообще: «И по сихъ братье почаша родъ ихъ держати княженье въ поляхъ, въ деревляхъ свое, а дреговичи свое» и пр. Мысль летописца ясна; ее выражения определенны; никакая софистическая изворотливость не возможет против положительно засвидетельствованного Нестором существования на Руси до варягов наследственных князей и княжеских родов наравне с другими славянскими племенами.

Были ли русские князья до варягов членами одного рода, как у оботритов и лутичей в VIII–XII веках, как Премыслиды у чехов, как впоследствии у нас Рюриковичи? При начале вероятно; эпоха призвания застает княжеские роды уже в полном расстройстве. Несомненно кажется деление Руси на два родовых княжеских центра (так было и у вендских славян), соответствующих ее древнейшему племенному делению на словен и на собственную южную русь. Вследствие не дошедших до нас и, вероятно, до самого Нестора исторических переворотов, каждое из южных племен является у него уже отдельным княжением; мы видим то же самое и на Руси XIII столетия; Русь разделяется на несколько независимых княжеств, из которых каждое имеет своего великого князя и своих удельных князей. Северный центр обозначен яснее по волостям. Я повторяю, с надлежащими по моему мнению объяснениями, слова летописца: «И по сихъ братья держати почаша родъ ихъ княженье въ поляхъ; въ деревляхъ свое, а дреговичи свое, а соловени свое въ Новегороде, а другое (т. е. словене держали другое княжение) на Полоте, иже полочане. От них же (т. е. от словен же имели свое княжение) кривичи, иже седять на верхъ Волги, и наверхъ Двины, и наверхъ Днепра, ихъ же градъ есть Смоленскъ; туда бо седять кривичи, таже северъ отъ нихъ».

Этих слов нельзя, кажется, понять иначе ни в грамматическом, ни в историческом смысле. Шлецер переводит неправильно и произвольно. Он говорит: «Также дреговичи, словене новгородские и полочане, сидящие на Полоте, имели каждый свое особое княжение». Слова «и другое на Полоте» относятся очевидно к словенам; одно княжение в Новгороде, другое в земле полочан, вот смысл Несторовых слов. Иначе ему следовало бы сказать: «А полочане свое на Полоте».

Далее у Шлецера «отъ сихъ (в сторону?) сидятъ кривичи на Двине» и пр. У Нестора сказано «отъ нихъ же кривичи иже седять». По какому праву выпускает Шлецер слово иже? Между тем, все значение Несторовой мысли заключается в этом слове. От словен же, говорит он, имели свое княжение и остальные кривичи, те, что сидят наверх Волги и пр., т. е. кривичи смоленские. Кривичи у Нестора делятся на полоцких («а первии насельници въ Новъгороде словене, Полотьски кривичи» и пр.) и смоленских. Кривичи полоцкие — те же словене как по происхождению, так по языку и по имени; они стоят в летописи под именем полочан в числе племен, говорящих особым словенским наречием; смоленские, вероятно, смешанные с литвой или ляшскими племенами, не упоминаются в исчислении шести словенских племен; новое доказательство в пользу вышеприведенного мнения Касторского, что имя кривичей не этнографическое, а служило отличием тех племен на Руси, которые в религиозном отношении признавали власть ромовского жреца Криве-Кривейто. Полоцкие кривичи (вернее, полочане) единоплеменники словен новгородцев, участвуют в призвании варяжских князей; Трувор садится в их старшем городе Изборске «а то ныне пригородокъ псковский, а тогда былъ въ кривичехъ больший городъ». Мы не имеем ни малейшего повода принимать ни старейшинство Полоцка перед Изборском, ни завоевания Синеусом мери и муромы; Трувором Полоцка. Это мнение основано единственно на опущении в летописи мери и муромы в числе призывавших племен; Полоцка в числе городов Рюрика, Синеуса и Трувора в первую минуту призвания. Но если придерживаться буквально слов летописца в тех местах, где он ясно выражается в общем смысле, каким образом объяснить его молчание об Изборске в числе городов, перешедших к Рюрику после Трувора? Все эти города, иные как чисто словенские, таковы Изборск, Псков, Полоцк; другие как словенские поселения в финских землях: Белоозеро, Ростов, Муром, входят в состав северных волостей и по смерти двух братьев поступают в единую власть старшего, Рюрика. «По дву же лету Сунеусъ умре, и брать его Труворъ, и прия власть Рюрикъ; и раздая мужемъ своимъ грады, овому Полотескъ; овому Ростовъ, другому Белоозеро». О смоленских кривичах мы знаем наверное, что они не участвовали в призвании, и Рюрик не сажает у них своих мужей; что, между тем, их земля была действительно уделом новгородского княжения, видно не только из слов летописи «отъ нихъ же кривичи, иже седять наверхъ Волги» и пр., но также из действий Олега и предания Несторова: «Поиде Олегъ… и приде къ Смоленьску съ кривичи (разумеется полоцкими) и прия градъ, и посади мужь свой». Выражение прия не допускает мысли о завоевании; так выше «и прия власть Рюрикъ». Замечание летописца «и приде къ Смоленьску съ кривичи» указывает на добровольную сдачу; вероятно, смоленские кривичи состояли к полоцким в отношениях младшего племени к старшему. Олег принял Смоленск от имени и по праву новгородского (в теснейшем смысле полоцкого) княжича Игоря. Наконец, у Шлецера: «На северъ отъ нихъ у Белаозера сидитъ весь» и пр. Здесь, посредством произвольной пунктуации, Шлецер соединяет не менее произвольно два совершенно отдельных предложения, а под словом «северъ» разумеет ошибочно «на северъ». Я замечаю: 1) Нестор всегда упоминает о северянах в исчислении словенских племен; опущение их в этом месте было бы непонятно; 2) «таже северъ отъ нихъ» по-русски не значит «на Северъ»; 3) как в этом, так и в следующем за ним тотчас месте северяне означены под собирательной формой «северъ»: «Се бо токмо словенескъ языкъ въ Руси: поляне… северъ» и пр. Из Несторовых слов должно заключить, что в прежние времена северяне принадлежали к новгородскому княжеству, т. е. что их область была волостью княжеского рода, имевшего свой стол в Новгороде. Имя северян указывает на северную колонию; Новгород Северский так назван в память о Великом Новгороде. При повествовании о расселении племен северяне также приводятся в связь с новгородцами; Нестор как бы указывает на них, в смысле словенской (новгородской) колонии: «Словени же седоша около езеря Илмеря, прозвашася своимъ имянемъ, и сделаша градъ, и нарекоша и Новъгородъ, а друзии седоша по Десне, и по Семи, по Суле, и нарекошася северъ». В обоих местах упоминается о северянах не по географическому их положению, после полян и древлян, но по родственному, после новгородцев-словен. Не случайным образом соединяет летописец северян и в религиозном отношении с ляшскими племенами, радимичами и вятичами. «И радимичи, и вятичи, и северъ одинъ обычай имяху», а о сожжении мертвых «еже творятъ вятичи и ныне». Северяне были от новгородцев; а Новгород, как увидим, состоял уже задолго до Рюрика в особых отношениях к вендскому западу. И впоследствии вятичи принадлежали к Черниговскому (Северскому) княжеству. По всему видно, что Нестору были хорошо известны отношения княжений и племен на доваряжской Руси. Вполне верно замечает по этому предмету г. Срезневский: «На правах древних княжеских родов основано первое деление Руси на волости; в роде Рюрика оно только повторилось, уже утвержденное древним обычаем».