Жизнь и смерть на Восточном фронте. Взгляд со стороны противника - Армин Шейдербауер Страница 19

Во время наших ночных работ по установке проволочных заграждений мы понесли большие потери от минометного огня. Было приказано как можно скорее завершить эти работы ввиду ожидавшегося летнего наступления противника. Нам также приходилось принимать повышенные меры предосторожности против нападений и захватов наших солдат в плен. Говорили, что в последнее время специально подготовленные русские группы прокрадывались в расположение наших войск для захвата пленных. В одно и то же время на одном месте должно было работать не менее десяти человек. Иначе противник захватил бы одного или двух солдат в то время, когда они натягивали колючую проволоку.

Крыша моего блиндажа, с тремя накатами бревен общей толщиной 1,2 метра, предоставляла достаточную защиту для спокойного сна. Круглая металлическая печка, сколоченный гвоздями маленький столик и два стула из березы завершали обстановку моей «дневной комнаты». За натянутым куском тонкой мешковины располагались койки. Тогдашнее состояние траншейной технологии выражалось и в сооружении деревянных коек. В добавление к обычным доскам, которые имели то преимущество, что давали возможность лежать ровно, была еще и постель из проволоки, имевшая сходство с гамаком. Особенно хороша была моя постель из стволов молодых березок, которая проминалась под весом тела и ощущалась как перина. Иногда, когда приходилось засыпать на рассвете, я позволял себя роскошь снять сапоги, чтобы насладиться своей «периной» еще больше.

Траншейная культура проявлялась и другими способами. На столе перед «окошком», то есть перед световым проемом в половину квадратного метра, проделанным в задней стенке блиндажа на глубине полутора метров, красовался портрет Мади. Один умелец раскрасил его от руки, установил в березовую рамку и покрыл целлофаном вместо стекла. Никель, взводный санитар, смастерил для меня «устройство» для подвешивания часов. Оно состояло из опиленной до дна гильзы от осветительного снаряда. Дно это было зазубрено, и зубчики огибали фотографию.

Но время от времени спокойная жизнь в блиндаже прерывалась. Однажды русские, должно быть, увидели дым. Они выпустили по блиндажу ровно 75 снарядов из «рашбума». Два из них попали прямо в укрытие, но, к счастью, мы не пострадали.

Позиция у деревни Нестеры имела то преимущество, что можно было незамеченным пробраться из тыла до передовой. Благодаря этому можно было вовремя доставлять горячий обед. Но русские наверное приметили время раздачи пищи. Два дня подряд они с точностью подавали сигнал к обеду стрельбой из миномета. Обеденное время перенесли с 12.30 на 13.30. Но как только начали разливать по котелкам суп, начали падать мины. Для людей, которые принесли пищу и поели сами, эта помеха оказалась неприятной вдвойне, потому что с полными бачками в руках им было труднее укрыться. А если бы они пролили суп, то им бы досталось от своих товарищей.

Таким образом, стало ясно, что русские подслушивали наши телефонные переговоры путем подключения к наземным линиям связи, представлявшим собой всего лишь отрезки проволоки, крепившиеся к земле с помощью металлических стержней. Несмотря на то, что кодовые позывные постоянно менялись, например, в первую неделю июля я был «рюкзаком», русские тем не менее могли догадываться о многом. Нельзя было скрыть тон обращения командиров с подчиненными и наоборот. Действительно, в разговорах по телефону полагалось пропускать воинские звания и должности, но привычка и выучка часто приводила в смущение, когда вместо «так точно, господин майор», надо было отвечать «да» или «нет». Если слышимость была хорошей и подслушивающий владел немецким в достаточной степени, то он мог делать выводы из послушного тона одного участника переговоров и командного тона другого.

Однажды ночью я зацепился ногой за проволоку в районе перед нашей полосой обороны. С перепугу я сначала подумал, что это была установленная нами противопехотная «прыгающая» мина, к которой русские прикрепили свою проволоку. Она могла бы взлететь «к небесам» вместе со мной. Но, слава Богу, это был не тот случай. Очевидно это была линия подслушивания. Мы начали ее потихоньку сматывать, что оказалось непросто при общей длине проволоки 600 метров. Чувствовалось сопротивление, особенно с самого начала. Возможно, что на другом конце сидел русский. Как сказал Гриммиг, «у него, должно быть, глаза на лоб полезли», когда начали шевелиться его наушники!

В ночь с 5 на 6 июля батальон соседней дивизии атаковав высоту «Вознесения», которая располагалась перед нашим участком. Атака началась после десятиминутной артподготовки. В частности, деревня Нестеры была полностью накрыта огнем 80 стационарных пусковых установок залпового огня. Несколькими днями ранее я видел эти установки издалека возле батальонного командного пункта. Они выглядели как угловатые деревянные рамы, похожие на мольберты, высотой в половину человеческого роста. Сами снаряды представляли собой ракеты и после пуска издавали громкий пронзительный звук. Во всяком случае, успех операции оказался нулевым.

Из полка до нас потом дошли сведения, что из восьми человек располагавшегося на высоте русского передового поста в плен был взят только один. Это был восемнадцатилетний узбек, который не говорил по-русски. Ближайший переводчик узбекского языка находился в штабе армии. Переводчик подумал, что парень был Слабоумным, так как он даже не смог сказать, ни когда он прибыл на позицию, ни к какой части принадлежал. Может быть, он просто решил не говорить!

Единственным подчиненным, с которым у меня были проблемы, был унтер-офицер Бринкман, командир 8-го отделения. Он не содержал свою траншею в порядке. Несмотря на мои замечания, временами не ремонтировался сделанный из досок настил, не соблюдалась маскировка и т. д. Это было тем «малым, которое сделало Пруссию великой». Бринкман был «приморским» человеком, с походкой и внешностью моряка, который с задумчивым видом покуривал свою трубку. Я не могу сказать, что он мне не нравился, но, по-видимому, я не занимался с ним как следует. У меня было взаимопонимание с силезцами и судетскими немцами. Но с Бринкманом отношения не сложились. Возможно, я был для него слишком молод.

В 1943 г. уже много говорилось о новом оружии, которое должно было решить исход войны. Но пока мы его почти не видели. Пулемет MG 42, который русские называли «электрическим» и которых у нас в роте имелось несколько штук, был только скромным предвкушением будущего. Конечно, по сравнению с MG 34 это было значительное улучшение. Он был намного лучше. Он обладал более высокой скорострельностью, и при стрельбе из него почти не чувствовалась отдача. Так что, когда мы в это время получили «митральезу», французский пулемет периода Первой мирбвой войны, то саркастическим замечаниям и озорным шуткам не было конца. Это чудовище было в несколько раз тяжелее, а также намного сложнее в обращении, чем наш пулемет. Единственное, что было в нем «хорошего», так это сверкающая золотом латунная рукоятка. Это оружие имело кассеты на 20 патронов каждая. Когда ее вставляли в пулемет и нажимали на спуск, он начинал равномерно стучать, и посылал пули россыпью, куда-то вдаль.

По воскресеньям еда была получше и выдавалась небольшая порция шнапса. Это было простое, напоминавшее самогон, питье, зачастую подслащенное искусственным медом. Когда командир выпивал, то днем он приказывал мне прибыть к нему в блиндаж. Частью снаряжения роты являлся полевой радиоприемник, обычно переносившийся на спине. По воскресеньям можно было слушать популярную передачу «Народный концерт». Это был концерт по заявкам с фронта. Поскольку я сильно скучал по музыке, то во время посещений ротного командного пункта я чувствовал себя на более высоком культурном уровне.