Записки командира роты - Зиновий Черниловский Страница 19

27

Кончалась распутица, высыхали дороги, и все настойчивее сверлила голову мысль о новом немецком наступлении. "Вылез немец из зимы", — сказал как-то, выдав затаенные мысли, подполковник Балоян. А между тем в полку числилось 7 "активных штыков" и четверть боекомплекта снарядов и мин (БК). Не то чтобы в полку было совсем безлюдно. На довольствии числилось чуть ли не 500–600 солдат и офицеров. И все же "отделением командую, не полком", — резюмировал ситуацию тот же Балоян.

Кто же эти "500"? Артдивизион и минометный — начнем с них. Ни тот ни другой боевых действий не ведут. При четверти БК берегут снаряды на случай контратаки. Химический взвод. 150 водителей-шоферов: полк-то мотострелковый. В окопы их не пошлешь. Похоронная команда. Артмастерские. Продовольственная служба. Саперы… Всех не припомню, важно, что воевать некому.

…Застряли мы на краю широкого рва. На той стороне противник. Снарядов ему не считать. Он их и при отступлении оставляет штабелями. А мы молчим. По пальцам считали, кого можно отправить "на передовую", чтобы заполнить зияния. Не пощадили даже разведчиков, ушел в окопчик и Мамохин.

Немцы обрушивали на нас непрерывавшийся огонь и даже подобрались к заветному овину, где мы держали НЗ снарядов и мин. Пришлось перетаскивать ящики всем штабом, включая переводчика и шифровальщика.

Черный от копоти и ружейного масла, валясь с ног, добрался я до своей берлоги, освещаемой все той же керосинкой, сооруженной из орудийного снаряда. И тут, в полутьме землянки, увидел незнакомого офицера, спокойно дожидавшегося своей очереди.

— Ко мне?

— По приказу командующего армией. Следователь Прокуратуры армии капитан… — фамилии я не расслышал.

— Что привело?

— Командующий приказал произвести строгое следствие по поводу невыполнения боевого приказа.

— Это насчет деревни?

— Так точно.

— Есть хотите? Дорога неблизкая: тыл не фронт.

— Не откажусь. Со вчерашнего дня добираюсь.

— Так, так. Значит, еще и "с устатку".

Капитан улыбнулся, и в ту же минуту я его узнал:

— Миша, ты?

— Черниловский? Кто бы мог?.. Так это про тебя говорят, что у Балояна в штабе профессор?

— Про меня. А теперь скажи, под расстрел? А совесть? Ладно, поначалу разделаемся с обедом.

Выпили малость, закусили. Разговорились. Как-никак оба кандидаты юридических наук, оба из одного и того же института, что помещался на улице Герцена.

Зову адъютанта полка. Приказываю ему проводить следователя капитана Липецкера по передовой. "Это тебе важно как следственное действие, именуемое осмотром места происшествия". И лейтенанту:

— В просветы между деревьями не очень-то… берегите начальство как только можете.

Миша ушел, понурив голову, и отсутствовал больше часу.

— И как?

— Поднять головы действительно невозможно. Что видел, то доложу.

Допросил, как водится. От свидания с командиром полка отказался: НП это на самом краю обрыва, и путь туда не розами усеян. Тем более что в соседней землянке находился только что прибывший из НП комиссар полка Вьюнков. Умный, смелый, вежливый, твердый — по обстоятельствам места и времени, — прекрасно разбиравшийся в людях, предпочитавший семейную беседу с солдатом пустопорожней пропаганде. Не могу похвастаться дружбой, этому мешали и разность лет, и разность наших военных статусов, хотя последнее было для него не главным. Случалось, что выговаривал, но никогда оскорбительно. Любил брать с собой при разного рода инспекциях. Ему, я видел, импонировало, например, то, что, попадая под обстрел, я ложился наземь, соблюдая субординацию — сначала комиссар, потом я. Он и сам об этом говаривал, посмеиваясь. Однажды в каком-то из наших обходов ординарец комиссара, шедший последним, упал при разрыве мины и истошно закричал: "Ранен, ранен". "Возьмите у него автомат", — распорядился Вьюнков, и я пополз к почти бесчувственному ординарцу.

Взяв у него автомат, принялся осматривать: "Куда тебя?" "В ногу, какую-то." "Больно, больно…" — "Да у тебя только каблук оторвало, а ты в штаны!" Вьюнков лежа и молча наблюдал эту сцену, а затем, уже в землянке предложил мне: "Меняемся на Мамохина" и засмеялся. Но ординарца менять не стал.

О чем Миша говорил с Вьюнковым, не знаю. Не спросил. На том, полагал, и кончилось. Тем более что и Балоян, выслушав доклад, сказал в своей манере: "Забудь!"

Не тут то было! Недели через две-три заявляется немолодой капитан и, протягивая назначение, этак равнодушно заявляет: "Пришел занять ваше место. Вам же приказано явиться для прохождения службы в прокуратуру 43-й Армии". И достает из кармана приказ, подписанный самим командармом Голубевым: "…в распоряжение…"

Балоян при мне, выбирая выражения, стал просить о вмешательстве командира дивизии генерала Ревякина, того самого, который был, говорят, комендантом Кремля и, сделавшись комдивом, посылал нарочных в Москву, к Микояну, за коньяком и сигаретами.

"Не хочет связываться по такому "ординарному случаю". Жаль. Но сказать тебе правду, все равно пришлось бы расстаться: уже и приказ, небось, заготовлен об отправке тебя на курсы командиров полков. В Ташкент. Ладно уж, сдавай дела. Дайте нам по рюмочке: посошок на дорогу".

С тем и вернулся. "Отвоевал", — решили обо мне друзья-офицеры. "В большие чины выходите", — решили обо мне писаря.

…Письмо от Мамохина:

"Добрый день и вечер, товарищ капитан, шлю Вам свой красноармейский привет и желаю Вам наилучшей жизни… Разрешите сообщить, что Ваш преемник Г-к уже у нас не работает, его сняли как не справившегося с работой… из дивизии прислали нового… Товарищ капитан, весь наш коллектив часто вспоминает и жалеет Вас, в особенности в таких организационных вопросах в момент работы с Г-ком. Коллектив наш все пока что старый, сколоченный Вами… На этом кончаю, товарищ капитан. Желаю успехов в Вашей работе".

25 мая 1942 года.

28

Первое потрясение — расставание с Мамохиным. Второе — дом (полгода не живал в домах), кровать, столовая, налаженный быт. Первое "дело": хищение продовольствия, урезавшее и без того нещедрый паек некоей тыловой части. Командировка в Горький — одно из гнезд преступной банды — гостиница, номер, удобства. Господи, твоя воля, свет, оказывается, существует.

Вслед за тем назначение на должность помощника военного прокурора 43-й Армии — по следствию. Привычная рутинная жизнь? Не совсем. Но, конечно, не фронт. Хотя — как сказать.

Осенью 1942 года 43-я Армия перешла в состав 2-го Прибалтийского фронта. Мы переехали на только что отвоеванные территории, лежащие между Торжком и Демидовом. Демидов, впрочем, еще предстояло отвоевать.

К этому времени Прокурором армии сделался Николай Константинович Дунаев. С ромбом в петлице — бригвоенюрист. Прозорливый, он, когда началась затеянная в ходе войны аттестационная кампания, нацепил себе полковничий погон. Чтобы не стать посмешищем, если не выйдет с генеральством. Так оно и случилось. Умный, начитанный, прекрасный рассказчик и строгий администратор, он меня научил такому, чего не дает ни одна школа. Ибо сам он прошел самую трудную из школ — секретариат Ворошилова.