Жизнь и труды Клаузевица - Андрей Снесарев Страница 19

Глава III является лишь наброском идей и далеко отстает от современного масштаба аналитичных исследований. «Написать историю разгрома, — говорит Клаузевиц, — это значит написать историю предшествовавшей политики, правительства и народного духа». Но, по его же мнению, нельзя совершить более тяжких ошибок, как совершенные прусским правительством в 1805 и 1806 гг.

Претензии Гарденберга и Гаугвица, руководителей политики, воспользоваться кризисом, не вынимая из ножен меча ^[92], были непонятной химерой.

Демонстрация армии в 1805 г. взбесила Наполеона, который обещал себе дорого заплатить Пруссии за причиненные ему беспокойства. Что же касается до желания войны в августе 1806 г., которую не решились объявить в 1805 г., то это было чистым безумием. Правда, имелся союз русских, но армии русские были слишком далеко, чтобы было можно рассчитывать на их помощь. Когда настоятельно нужно было благоразумие, Гаугвиц наоборот придал прусской политике характер явно агрессивный.

Наконец, нация была чужда военного духа. Ремесленники и крестьяне не имели никакого представления о грозном прогрессе, который делала Франция вот уже десять лет. Что же касается просвещенных кругов, то здесь было несколько течений. Были такие, которые искренно приветствовали французские учреждения и, ослепленные блеском побед Наполеона, рады были видеть Европу в роли воспитанника Франции; другие, не отказываясь так легко от прусского патриотизма, довольствовались продолжением мира, в котором Пруссия чувствовала себя «неплохо». Лишь немногие из сильных духом чувствовали грядущую опасность под маской временной тишины и настаивали на объявлении войны Франции в 1805 г.; но эти немногие были только в рядах армии, по большей части молодые офицеры, увлекаемые принцем Леопольдом, да 1–2 из более зрелых, вроде Шарнгорста и Пфуля.

Наконец, четвертая глава, в историческом отношении самая интересная, касается операций. Шаг за шагом Клаузевиц проходит военные события, анализируя текущие в них оперативные или тактические решения и предлагая свое решение. Здесь мы встречаемся с обычной остротой суждения, с глубоким анализом и с постоянным основным устремлением, основной идеей, для согласования деталей, но, с другой стороны, с некоторым небрежением к фактической стороне, к источникам. Как историк, Клаузевиц слишком пристрастен или слишком деспотичный аналитик, по крайней мере, в сфере кампаний, в которых он был участником. Как и в других трудах, так и в «Nachrichten» мы не находим документов, подтверждений, фактических доказательств: сильная мысль, могучий анализ увлекают Клаузевица, не вызывая в нем сомнений или потребности посторонних проверок. Не рассматривая этой интересной главы по ее содержанию и отсылая ищущих более полного ознакомления к самому труду ^[93], мы скажем только, что вся кампания 1806 г. изложена с подкупающей простотой и наглядностью, критика прусских действий убийственна и правдива; в своих решениях Клаузевиц не всюду оказался удачливым, хотя за 16–17 лет, протекших с несчастного года, он в кое-чем допустил некоторые изменения; так, например, свой план 12 октября 1806 г. он уже сварьировал иначе.

Камон, разбирая «Nachrichten», подвергает Клаузевица сильной и порой резкой критике ^[94]. Если бы не тон, то это было бы терпимо, но не прав Камон с методологической стороны, когда он критикует Клаузевица, базируясь на Correspondance [переписке (франц.)] Наполеона и на решениях последнего. Сопоставление довольно тяжкое: с одной стороны молодой капитан, хотя и будущий крупнейший теоретик войны, в роли адъютанта при батальонном командире, с другой — гениальнейший полководец, император во всеоружии огромной ориентировки и железной силы… Наполеону, конечно, а за ним и Камону было много виднее.