Вячеслав Молотов. Сталинский рыцарь "холодной войны" - Джеффри Робертс Страница 19

Первым таким шагом стало подписание 13 апреля договора о нейтралитете с Японией. Она являлась одним из партнеров Германии по Берлинскому пакту, и советско-японский договор как бы сообщал Гитлеру: Сталин все еще заинтересован в отношениях с Германией. Для того чтобы фюрер лучше его понял, советский вождь, когда японский министр покинул Москву на поезде, совершил несколько экстравагантных жестов. На вокзале Сталин нашел Шуленбурга, у всех на виду обнял его и сказал: «Мы должны остаться друзьями, и вы должны теперь все для этого сделать!» Затем он повернулся к немецкому военному атташе полковнику Гансу Кребсу (тот говорил по-русски) и заявил ему: «Мы останемся друзьями с вами в любом случае»63.

Пакт с Японией, среди прочего, страховал от войны с Германией, поскольку он не позволял японцам участвовать в военных действиях, по крайней мере некоторое время. Аналогичное соглашение о нейтралитете было подписано с Турцией в марте 1941 г.

Умиротворяющие жесты продолжились 7 мая, когда было объявлено о назначении Сталина председателем Совнаркома, а Молотова – его заместителем. М. давно уже культивировала образ Сталина-миротворца и примирителя; естественно, шуленбург телеграфировал в Берлин, что он «убежден, что Сталин использует свое новое положение для того, чтобы принять личное участие в деле сохранения и развития хороших отношений между СССР и Германией»64. 8 мая ТАСС, официальное новостное агентство СССР, опровергло слухи о сосредоточении войск вдоль советской границы. На следующий день Советы отказались от дипломатического признания правительств в изгнании стран, оккупированных Германией – Бельгии, Норвегии и Югославии. 12 мая они признали антибританский режим в Ираке. Примерно в это же время позволили немцам получить подчищенную версию речи, с которой 5 мая Сталин обратился к учебным учреждениям, готовящим кадровый состав Красной Армии. Там якобы шла речь о необходимости нового компромисса с Германией. На самом деле генсек предупредил офицеров, чтобы они готовились к войне.

Эти перемены Шуленбург оценил в телеграмме, посланной в Берлин 12 мая: «Сталин поставил своей целью предохранение Советского Союза от столкновения с Германией»66. Шуленбург был патриотом Германии и сторонником рапалльской линии в отношениях с СССР – в немецком министерстве иностранных дел еще оставались ее приверженцы. Надо сказать, что за несколько дней до этой телеграммы Шуленбург оказался вовлечен в довольно деликатный дипломатический маневр. В середине апреля он возвращался в Берлин за консультациями и 28 апреля встречался с Гитлером. Тогда фюрер горько жаловался ему на то, как повел себя СССР во время югославского кризиса. Шуленбург вернулся в Москву, обеспокоенный будущим советско-германских отношений. В начале мая он несколько раз встретился с Деканозовым, который как раз приехал из Берлина в отпуск, и предложил, чтобы Сталин написал Гитлеру письмо с признанием своих мирных намерений. В ответ Деканозов заговорил о том, чтобы выпустить также советско-германское коммюнике. Но затем, когда Шуленбургу было предложено обсудить с Молотовым тексты, посол дал задний ход, поскольку он якобы не был уполномочен вести подобные переговоры67.

Личные инициативы Шуленбурга помогли убедить Советский Союз в том, что в Берлине еще нет однозначного мнения о том, желательна ли война с СССР или нет. «Версию о расколе»68 поддержал рискованный перелет Рудольфа Гесса в Британию, совершенный 10 мая 1941 г. Тот прибыл в Англию в рамках личной миссии, имевшей целью договориться о мире. В Москве же измену Гесса истолковали как свидетельство раскола между теми, кто выступал за войну с СССР, и теми, кто считал, что важнее начать войну против Британии (к числу последних принято относить Риббентропа).

Советский Союз решил сделать все возможное для осуществления «всеобщей мирной сделки» в Берлине. Несмотря на то что Красная Армия продолжала стремительно готовиться к войне, пограничным подразделениям было приказано игнорировать любые провокации. Ценнейшее сырье, в том числе нефть, зерно и драгоценные металлы, все текли вдоль советской границы в Германию. Широким дипломатическим жестом стало заявление ТАСС от 13 июня, которое опровергало слухи о разладе между Советским Союзом и Германией. Там говорилось о том, что Германия не предъявляет СССР никаких новых требований, оба государства выполняют условия Пакта о ненападении, а рассказы о противоположном являются ложью и провокациями69.

Очевидно, Советский Союз ждал немецкого ответа на коммюнике ТАСС, но ничего не дождался. Вечером 21 июня Молотов вызвал Шуленбурга. Предлогом встречи служила передача ноты, протестующей против немецких нарушений советских границ, но на самом деле Молотов желал узнать, почему не последовало ответа на заявление ТАСС и отчего Германия недовольна СССР. Посол не смог дать ответа, но пообещал переадресовать эти вопросы в Берлин. Через несколько часов Шуленбург вернулся в кабинет Молотова, на сей раз по собственному почину. В связи с массивным сосредоточением войск и маневров Красной Армии вдоль восточных границ Германии, заявил Шуленбург, Берлин решил предпринять военные контрмеры. Когда Молотов поинтересовался смыслом этого сообщения, Шуленбург ответил, что, по его мнению, это означает начало войны. Когда посол уходил, Молотов спросил у него: «Для чего Германия заключала Пакт о ненападении, когда так легко его порвала?» Тот мог ответить лишь, что он в течение шести лет добивался «дружественных отношений между СССР и Германией, но против судьбы ничего не может поделать»70. Шуленбург был казнен нацистами после неудачного покушения на Гитлера в июле 1944 г.

Действительно ли Сталин и Молотов всерьез верили, что их жесты умиротворения убедят Гитлера не нападать на СССР? Почему они не обратили внимания на многочисленные данные разведки о том, что немцы готовят нападение? В какой мере начальный успех операции «Барбаросса» обязан тому, что политические меры не позволили провести контрмобилизацию Красной Армии и нанести контрудар? Много лет спустя, в беседах с Чуевым, Молотов не высказывал ни капли раскаяния: «Нас упрекают, что не обратили внимания на разведку. Предупреждали, да. Но, если бы мы пошли за разведкой, дали малейший повод, он [Гитлер] бы раньше напал… Вообще, все мы готовились к тому, что война будет, и от нее нам трудно, невозможно избавиться. Год оттягивали, полтора оттягивали. Напади Гитлер на полгода раньше, это… было очень опасно. И поэтому слишком открыто так, чтобы немецкая разведка явно увидела, что мы планируем большие, серьезные меры, проводить подготовку было невозможно… Сталин доверял Гитлеру? Он своим-то далеко не всем доверял!»70

В объяснении Молотова упущена важнейшая деталь: ни он, ни Сталин, ни Генштаб не предполагали, что внезапная атака немцев окажется столь сокрушительной. Советское военно-политическое руководство было уверено, что оборона СССР удар выдержит. Советская армия по количеству силы нисколько не уступала немецкой концентрации войск на Восточном фронте. К июню 1941 г. у Красной Армии было более трех сотен дивизий, состоящих из 5,5 млн личного состава, 2,7 млн из которых располагались в районе западной границы СССР. Считается, что в июне 1941 г. Молотов сказал главе советского ВМФ адмиралу Николаю Кузнецову: «Только дурак станет на нас нападать»72.Вся затея Сталина и Молотова с попытками сохранить мир базировалась на расчете, что даже если они будут застигнуты врасплох немецкой атакой, она не встанет им в слишком дорогую цену. Советские оборонные системы должны были смягчить шок от первоначального удара, обеспечив СССР время для мобилизации сил как для защиты, так и для контрнаступления. Ни генсек с наркомом, ни Генеральный штаб не ждали, что первая атака немцев окажется столь мощной, что уничтожит советские оборонные силы и сорвет запланированное наступление Красной Армии. Этот просчет чуть не стал роковым: Советский Союз был разбит почти наголову, и армия Гитлера на полной скорости неслась к Москве и Ленинграду.