На парусниках «Надежда» и «Нева» в Японию. Первое кругосветное плаванье российского флота - Иван Крузенштерн Страница 19

Крепкий северный ветер воспрепятствовал отплытию нашему февраля 3-го. Он дул с такою силою, что отлив вовсе был нечувствителен, почему и не надеялся я вылавировать в море. Следующего дня перед полуднем дул ветер тот же и сильно. Но в половине 4-го часа пополудни нашла туча с жестокими громовыми ударами и весьма крепким южным ветром. Немедленно сделал я сигнал сняться с якоря. В 4 часа были оба корабля под парусами. Гребное судно, посланное мною за водой за час до перемены ветра, задержало нас так долго, что мы не прежде 6 часов обошли северо-восточную оконечность острова Св. Екатерины, держа курс между оною и островом Альваредо.

Через всю ночь и весь следующий день шел дождь при крепком южном ветре, во время которого, держа курс к востоку, ушли мы от берега так далеко, что в 12 часов следующей ночи не могли уже достать дна, выпустив пятьдесят сажен лотлиня. После сего (5 февраля) сделался ветер от OSO, и тогда поворотили мы и держали курс StO вдоль берега. При новом ветре переменилась дождливая погода в ясную. В сие время показались уже птицы, предвестницы бури, хотя находились мы еще в широте 28°. В 8 часов вечера (февраля 6-го) найдена глубина лотом 65 сажен, грунт – ил, почему я и велел держать на один румб от берега далее и именно SSO.

С сего дня (7 февраля) приказал я выдавать воду мерою. Для каждого без различия, от капитана до матроса, положено было в день по две кружки. Одним только японцам определил я несколько большее количество. Невзирая на это, они только одни и роптали на сие учреждение, которое по причине дальнего до Вашингтоновых островов плавания, могущего иначе удобно продолжаться четыре месяца, почитал я необходимым. Японцы многократно на пути нашем подавали мне причину быть ими недовольным. Едва ли можно найти людей хуже, каковы они были. Я обходился с ними с особенным вниманием, даже своенравные их против меня поступки снося со всевозможным терпением, но все сие, чего они никак не заслуживали, не могло ни малейшего иметь действия на их беспокойные свойства.

Леность, небрежение о чистоте тела и платья, всегдашняя угрюмость, злость в высочайшей степени – беспрестанно ознаменовывали худой их нрав. Из них должно исключить одного только шестидесятилетнего старика, который во всем очень много отличался от своих соотечественников и который один только был достоин той милости нашего императора, что он повелел отвезть их в свое отечество. Японцы не хотели никогда приниматься за работу, даже и в такое время, когда могли видеть, что их помощь нужна и полезна. С толмачом своим, который худым нравом своим нимало от них не отличался, жили они во всегдашнем раздоре. Часто клялись они явно, что будут мстить ему за то предпочтение, каковое оказывал ему посланник.

Ветер, отходя мало-помалу от OSO, сделался наконец NNO и был весьма свеж с частыми порывами, при переменной, то дождливой, то ясной погоде, почему мы имели великий успех в плавании к югу, куда курс наш был направлен. Февраля 9-го находились мы уже в широте 34° 38´ 16´´, долготе по хронометрам 47° 30´. В 2 часа пополуночи бывший на вахте лейтенант Головачев приметил струю спорного течения в направлении почти NNO и SSW, простиравшуюся так далеко, сколько могло досязать зрение. Она светилась столь сильно, что по объявлению его казалась огненною полосою. Это был предел северо-восточного течения, которое, с отплытия нашего от острова Св. Екатерины, увлекало нас ежедневно 15 миль к SW, но в полдень сего числа наблюдения наши показали, что корабль увлекаем был к NNO на 17 миль.

Такая перемена, вероятно, должна быть приписана близости устья реки Рио-де-ла-Плата, от коего находились мы тогда почти на 240 миль прямо к востоку. Погода стояла по большей части хорошая, редко дул противный ветер. В широте 37 градусов увидели мы первый раз альбатросов и много других птиц, почитаемых предвестниками бури. В широте 40 градусов приметили мы много больших пучков морской травы, которая обыкновенно почитается признаком близкой земли, от коей находились мы, однако, в 600 милях.

Февраля 18-го и 19-го дул ветер весьма свежий северный при пасмурной погоде, за которою последовал сильный гром и густой туман, так что мы несколько часов не могли видеть «Невы». В 9 часов туман прочистился и ночь была светлая. Приняв намерение сделать перемену в туманных сигналах, велел я лечь в дрейф и послал на «Неву» своего штурмана. В полдень при пасмурном небе не могли взять высот солнечных; в восемь же часов вечера господин Горнер, по взятым меридианным высотам звезд Сириуса и Ориона, нашел широту 48° 3´. Долгота же наша по вычислению вчерашних наблюдений хронометров, приведенному к сему времени, оказалась 62° 23´, а по последним обсервованным лунным расстояниям была оная 62° 50´. В 10 часов, по взятии нескольких высот Альдебарана, показали хронометры наши долготу 62° 44´.

При сем случае я никак не могу умолчать о чрезвычайной неутомимости астронома Горнера, с каковою старался он все время определять широту и долготу места корабля нашего. Если днем солнце было закрыто, то он непременно определял широту и долготу ночью. Часто, а особливо около мыса Горн, видев его в самую холодную и неприятную погоду, стоявшего с непобедимым терпением во всей готовности изловить, так сказать, солнце между облаками, я просил его оставить деланные им, иногда без всякого успеха, покушения, но он редко внимал моей просьбе. Во все время сего нашего плавания очень мало проходило дней, в которые не было определено точное место корабля небесными наблюдениями. Не дружба, связывающая меня с господином Горнером, но самая справедливость обязывает меня упомянуть о таковой его неусыпности.

С сего дня, то есть 19 февраля, до самого прихода нашего к берегам Земли Штатов, приказывал я измерять глубину каждый день от трех до четырех раз. Оная обыкновенно была 60 и 70 саженей. Грунт песчаный, с черными и несколькими блестящими частицами; часто же мелкий, черный и желтый песок.

Февраля 21-го после свежего ветра, продолжавшегося около шести часов, сделан был на «Неве» сигнал, что на ней повредился грот-марса-рей и что надобно заменить его новым; тогда приказал я лечь в дрейф до окончания работы, которая совершена была в 6 часов вечера, и мы пошли опять под всеми парусами.

Ночью (на 22 февраля) уклонился ветер к западу. Находясь почти в середине между Фолклендскими островами и берегом Патагонии, которого видеть мне не хотелось, держал я курс StO. Великая зыбь от юга качала корабль чрезвычайно; однако ж почитал я нужным пользоваться ветром, и мы плыли под всеми парусами. Сию жестокую зыбь не можно было приписывать одному только ветру, продолжавшемуся короткое время. Барометр показывал 29 дюймов 3 линии. Надобно было ожидать от юга крепкого ветра, однако оный дул потом не очень сильно, и, когда мы находились против залива Св. Георгия, море успокоилось совершенно.

Февраля 23-го сделалась погода так прекрасна и море столь спокойно, что мы могли опустить Гельсову машину. Теплота была 12° на палубе, у самой поверхности воды 10°, в глубине же 55 саженей, где машина 10 минут находилась, термометр показал 8½ градусов; глубина моря была 75 саженей. В сей самый день видели мы более 20 китов, кои по два и по три плавали вместе, и некоторые из них находились так близко перед нами, что принуждены были переменять свое направление для того, чтобы не подошли под корабль. Сего дня приезжал ко мне капитан Лисянский. Я уведомил его, что имею намерение, если только то не сопряжено будет с большой потерей времени, простоять один день на якоре у острова Пасхи. Я желал не только утвердиться в верности своих хронометров, но и разведать, какой успех имело преполезное намерение Лаперуза, который для распространения между жителями сего острова хозяйства оставил им овец, коз и свиней.