Возвращение из небытия (сборник) - Валерий Латынин Страница 19

Это были мои самые верные и самые мудрые друзья. И они одни провожали меня в дорогу. С ними одними я прощался, сидя на стуле возле письменного стола, с тяжелым сердцем, переполненным горькими мыслями о крушении утлого семейного ковчега.

***

В суетном и неугомонном муравейнике аэропорта «Внуково» наша малочисленная казачья группа собралась возле места упаковки багажа. Большой хвост тянуть за собой не было смысла. Основные «силы поддержки» должны были прибыть на автобусах и личных автомобилях из Краснодарского края, Ростовской области, Ставрополья, Калмыкии, Осетии, Дагестана, Кабардино-Балкарии. Из центра со мной летели только те, кто мог реально пригодиться для переговоров и анализа обстановки: походной атаман – военный переводчик, работавший за границей, могучий, под метр девяносто ростом, потомок донских казаков подполковник Владимир Наумов; потомственный терец из Грозного, первый кошевой атаман Союза казаков – Владимир Овчаров; для прикрытия со спины – мастер рукопашного боя Сергей Сосновский.

Володя Овчаров, смуглокожий стройный красавец, ростом тоже Бог не обидел, с тонкими чертами лица, очень напоминающими кавказский тип, с темными, слегка вьющимися волосами, стоял в центре нашего небольшого полукруга и инструктировал впервые летевших на Северный Кавказ собратьев:

– Им (национальным властям) сразу и твердо нужно заявить нашу позицию – в Чечено-Ингушетии начался геноцид против русских. Мы требуем немедленных мер и будем информировать Кремль! Иную, более дипломатичную постановку проблемы они сочтут за нашу слабость. Поверьте мне…

Несколько недель назад, побывав в Грозном и Карабулаке у Подколзина, он «загрузился под самую крышу» информацией о беспределе, творимом против русского населения, и теперь, пользуясь свободным временем ожидания регистрации на рейс, перекачивал услышанное и увиденное в нас:

– В клуб русским путь заказан – в лучшем случае изобьют, а могут и подрезать. Женщин и девчонок на улице хватают и – в машину… Менты свои, все покрывают. В школах постоянные оскорбления, драки. Информация или не доходит в Москву, или ее в корзину выбрасывают…

– Перестроились до полной импотенции, – вставил Наумов. – Театр абсурда: и хотели бы что-то сделать, да не могут. Старую систему управления и контроля ослабили, народ законопослушный бросили без поводырей. А укрепились только те, кто и раньше был организован – бандиты, шпана. Они и ментуру под себя подминают. Попробуй покомандуй из Москвы таким гибридом.

– Казакам бы дали оружие и полномочия, как раньше, – горячится Овчаров, – быстро бы навели порядок. На Кавказе только с силой считаются. Если не уважают, то боятся.

– Наверное, и кремлевские мудрецы тоже боятся гнева народа, а вооруженного народа тем более, – обронил Сергей Сосновский – высоколобый, сухой, жилистый, с интеллигентской щеточкой усов над верхней губой, больше похожий на интеллектуала, нежели на рукопашника. Но, как говорится, внешность бывает обманчива…

Я тоже вставил свое «лыко в строку»:

– Сегодня вызывали на беседу в КГБ к помощнику Крючкова и в МВД к Громову…

– А чего же молчал, партизан? – оживился Наумов. – Инструктировали, поди, как раньше перед выездом «за бугор».

– Инструктировали: «уточните… разберитесь… не возбуждайте местный народ… продемонстрируйте организованность, а не истерию… положение серьезное, не нужно усложнять…»

– Сплошные сопли, – резюмировал Наумов. – Сами ушами прохлопали, а нам – разберитесь. Молодцы…

– Чужими руками жар загребать… – буркнул Сосновский.

– Когда корабль терпит бедствие, дыры чем попало затыкают. В данном случае – нами.

– Ну, спасибо, Анатольевич, успокоил, – невесело усмехнулся Овчаров. – Мы, значит, и спасатели, и пожарники, и стражи порядка, и затычки во все дыры…

Я слушал разговор рассеянно, то улавливал его суть, то вновь погружался в свои проблемы, машинально поддакивая, чтобы не показаться безразличным к общей беседе. Но как бы ни был далеко «в себе» – все же почувствовал направленный на меня взгляд из толпы пассажиров. Поднял голову и увидел медленно идущую прямо на меня Наташу – мою юную коллегу из Воениздата. Мы были знакомы почти два года. Встречались на презентациях, фуршетах. Наташа была среди моих восьми помощников во время выборов в Верховный Совет России. Успела хлебнуть неприятностей от политических оппонентов.

Разухабистые юноши с богемными патлами выводили ее из перехода станции метро «Сокол», где она распространяла листовки с моей предвыборной программой, советовали поберечь высокие стройные ножки, которые «придется переломать», если она вернется… И тем самым помогли девятнадцатилетней студентке журфака МГУ окончательно избавиться от демократических иллюзий. И когда я в составе оргкомитета готовил проведение съезда казаков, она привела для работы с регистрационными документами еще двух подруг. Удивительно сознательный, мудрый не по возрасту человечек. Я относился к ней с покровительственной нежностью.

И вот вижу ее глаза. Ничего другого в тот момент не разглядел, не запомнил. Даже – во что была одета. Только глаза… большие, темно-карие, немного восточные, блестящие, мученические… И столько в них всего, что слова, самые выразительные и теплые, поблекнут и стушуются.

Мои попутчики, увидев Наталью, заулыбались – успели познакомиться на учредительном круге – многие казаки тогда усы распушили вокруг симпатичных регистраторш. Здороваются, удивляются:

– Ты как здесь оказалась?

Она в ответ улыбнулась. На приветствия ответила. А сама так смотрит на меня, что все невольно замолчали и расступились. Подошла вплотную, что-то ищет пальцами в нагрудном кармашке. А глаза блестят, переливаются влажно, трепещут огоньками и калейдоскопом чувств, о которых она ни словом, ни намеком не обмолвилась до этого дня. Достает икону малюсенькую, складную молитву – «Божьи помочи». Протягивает:

– Возьми… Она всегда со мной… Вернешься – отдашь. Только, пожалуйста, позвони сразу… как только оттуда… Я буду волноваться…

И все. И пошла назад, поспешно растворяясь в толпе, будто застеснялась своего поступка. А я с дурацким, обалдевшим видом стоял под смешливыми взглядами друзей и держал в ладони маленький клочок цветной бумаги, обдавший меня невиданным теплом. Господи, какую силу ты дал женщине! Какую власть над нами – мужчинами! В один день, – да что день? – в один час, в одно мгновенье может заморозить душу, превратить в бесчувственный лед и вновь разжечь огнем жизни.

***

Грозный встретил весной. Если в Подмосковье только разгулялась межсезонная распутица, в лесах и оврагах еще напоминал о зиме свалявшийся, серый от копоти, снежный наст, то здесь солнце уже потрудилось на славу – прогнало ознобную мокрядь, подсушило землю на равнине и в предгорьях. И на поднявшейся опаре отмерзшей земли, среди жухлых и свалявшихся косм и будыльев прошлогодней травы, уже настырно пробивалась к свету и теплу молодая зеленая поросль. Пахло степью с ее горько-медвяными ароматами, настоянными на сотнях видов полыни.