Железный канцлер Древнего Египта - Вера Крыжановская-Рочестер Страница 19

Ранофрит вскрикнула и схватилась руками за голову. Как безумная, бросалась она к мужу, обнимая его колени, цепляясь за его одежды. Она умоляла его с криком и плачем простить ее, или, ради брата и сестры, не позорить ее гласно, а позволить потихоньку оставить дом.

Отчаяние и слезы жены, которую он все-таки любил, смутили Потифара. Боясь быть слабым и сдаться чувству, казавшемуся ему бесчестным, он освободился и с криком: «Оставь меня!» сильно толкнул Ранофрит и убежал. Удар был так силен, что молодая женщина упала навзничь, но не лишилась чувств. Когда Нефру, рыдая, помогла ей встать, она села в кресло и, судорожно скрестив руки, ушла в свои грустные думы.

Наконец, она встала, провела ласково рукой по щеке старой мамки, сидевшей у ее ног, и сказала устало:

– Пойди, оставь меня, добрая Нефру; я умолю богов помочь мне и поддержать меня в несчастье; потом я позову тебя и ты мне скажешь, что там готовится ужасного.

Как только старуха вышла, Ранофрит вскочила с кресла; ломая руки и с глухими стонами заметалась по комнате. Она старалась привести в порядок свои мысли, вспомнить хоть что-нибудь из своего ужасного приключения, но память изменяла ей. Она помнила, как легла спать у себя, но не могла себе объяснить, каким образом, внезапно проснувшись, очутилась в каморке еврея: это оставалось для нее тайной. С дрожью ужаса и отвращения вспомнила она Иосэфа, его страшное, покрытое ранами тело, его бледное лицо и глаза, горевшие местью и злобным торжеством, его ледяную, влажную руку, державшую ее. Она погибла! Как же теперь жить обесчещенной, презираемой всеми? Что скажут ее брат, гордый Потифэра, добродетельная Майя и даже веселый Рамери? Они тоже с ужасом оттолкнут ее. О! Как она несчастна. Нет, в тысячу раз лучше умереть как можно скорее, потому что Потифар ей больше не верит, а рабы каждую минуту могут войти, схватить ее и палками выгнать из дому. Она закрыла лицо руками и слезы потоками лились сквозь ее пальцы. Вдруг ей послышались шаги в соседней комнате; Ранофрит выпрямилась, бросилась к табурету, стоявшему в ногах кровати, на котором остался меч и короткий кинжал, положенные накануне Потифаром; она схватила кинжал и неуверенной рукой вонзила его себе в сердце.

Еще одно мгновенье молодая женщина стояла на ногах с пылающим лицом и неестественно открытыми глазами; потом, тотчас побледнев, она зашаталась; туман застелил ей глаза, влажный и горячий поток залил ее, и с хриплым стоном она упала на пол.

В это время Потифар лихорадочно шагал в своей комнате; чувства любви, гнева и отчаяния сменялись в его душе. Несмотря на непреклонное решение сурово выместить на жене поругание его чести, у него не хватало духа отдать приказание выгнать Ранофрит. Несколько раз рука поднималась ударить в бронзовый диск, чтобы позвать слугу, но каждый раз нерешительно опускалась. Под влиянием этого возбуждения он не заметил сначала шума и суматохи, поднявшихся в доме; но скоро крики и рыдания, раздававшиеся даже у самых дверей его комнаты, привлекли его внимание, и, охваченный недобрым предчувствием, он быстро распахнул завесу и увидел Тота, метавшегося, как сумасшедший, рвавшего на себе волосы и колотившегося головой о стену, причитая:

– О, день горя, день несчастья!

– Что случилось, что за крики? – повелительно спросил Потифар, схватив его за руку.

– О, о! Госпожа наша убила себя, – прошептал Тот.

Как пораженный громом, он отшатнулся назад; на секунду все потемнело в его глазах. Но, овладев собой, он опрометью бросился в комнату жены. Все смежные комнаты были полны рабов, все они суетились, крича и жестикулируя, но гуще всего толпа была у входа в спальню, из которой неслись раздиравшие душу крики. При виде господина все расступились, давая ему дорогу, и Потифар увидел на полу Ранофрит, плавающую в крови; около нее суетились Нефру и несколько служанок, испуская жалобные вопли, какими и теперь восточные женщины выражают свое страдание и горе. Еле переводя дыхание, дрожа, как в лихорадке, Потифар опустился на колени перед молодой женщиной, лежавшей без движения, и приложил ухо к ее груди; едва заметное биение сердца вернуло к нему решимость. Приказав тотчас бежать в храм за лекарем, он выслал вон всех слуг и с помощью Нефру поднял Ранофрит и перенес на постель. Затем он осторожно вытащил кинжал из раны и быстро наложил перевязку, чтобы остановить кровь. С горячим, искренним участием нагнулся он над неподвижным лицом молодой женщины. Как она должна была страдать, если подавила присущий человеку страх смерти, видя в ней свое спасение! Им овладело отчаяние. Что если она говорила правду, и колдовство еврея, жаждавшего мести, действительно привело ее к нему? Что этот человек располагал таинственной силой, он прекрасно знал это: ведь заставил он ту же самую женщину согласиться стать его женой.

– Если ты останешься жива, я тебе все прощу, – прошептал он решительно. – Ра, владыка неба, тебя я призываю в свидетели моей клятвы.

И бог, податель света и жизни, словно внял его обету и захотел показать, что его приемлет. Ранофрит в ту же минуту слабо пошевельнулась, застонала и открыла глаза. Когда она узнала мужа, бледного и расстроенного, склонившегося над ней, – невыразимый ужас отразился на ее лице.

– Твоя честь отмщена, я… я умираю… дай мне только умереть здесь… я не ходила эту ночь… – порывисто прошептала она. Сердце Потифара сжалось от боли.

– Живи, бедная моя, я тебе прощаю, – повторил он с волнением, кладя руку на голову Ранофрит.

Радостная благодарная улыбка осветила прелестное лицо раненой; она попыталась подняться, но это движение причинило ей такую адскую боль, что она с криком упала навзничь, глаза потухли и, прошептав: «Прощай… поздно!», она потеряла сознание. Потифар дрожащими руками старался привести ее в чувство. Завеса поднялась, и жрец храма Озириса в сопровождении помощника, несшего шкатулку, вошел в комнату.

Потифар вздохнул с облегчением и пошел ему навстречу; если спасение было возможно, ученый принес его с собой. Внимательно осмотрев и зондировав рану, старый жрец приложил к ней бальзам, перевязал и отдал необходимые распоряжения.

– Рана опасна, но не смертельна. Если боги пребудут милостивы к тебе, жена твоя будет жить, – сказал он Потифару на прощанье.

Несколько часов спустя в Гелиополь к Верховному жрецу летел гонец с известием, что сестра его опасно больна, с просьбой приехать самому или, по крайней мере, отпустить жену ухаживать за ней. Тяжелое время переживал Потифар, просиживая все свои свободные часы у изголовья жены, метавшейся в горячке и звавшей его в бреду, чтобы сказать, что не по доброй воле была она у еврея, и посылая проклятья колдуну, сгубившему ее. Какой-то гнет лежал на всем доме; Ранофрит все любили за ее доброту и снисходительность; все поголовно жалели ее и никто не верил в ее виновность. Что проклятый еврей околдовал ее, это считалось в кухнях и людских неопровержимым фактом; с почтительным усердием весь этот бедный люд старался услужить, кто как мог, и облегчить страдания своей молодой госпожи; все рассуждения о ней сопровождались обыкновенно словами сожаления и слезами.

Известие о тяжелой болезни сестры, без всяких подробностей и объяснений, сильно взволновало Верховного жреца: сам он не мог покинуть на это время Гелиополь, и Майя поспешно пустилась в дорогу с Аснат. По прибытии в Мемфис первое, что поразило ее, – это перемена в Потифаре; он не только осунулся, но печать глубокой скорби лежала на его лице: чем-то жестоким и суровым веяло от него; а Ранофрит еще больше напугала Майю, – она была точно тень прежней Ранофрит. Она лежала теперь в полнейшем изнеможении.