Император Всероссийский Павел I Петрович - Анна Семенова Страница 19

Кто сообщил Александру о смерти отца, точно неизвестно. Александр посылает жену Елизавету Алексеевну сообщить императрице Марии Фёдоровне о происшедшем: «Пойдите к матери и пригласите ее как можно скорее приехать в Зимний дворец». Мемуаристы пишут, что при получении известия она упала в обморок, но быстро оправилась. Кроме того, Мария Фёдоровна заявила, по свидетельствам очевидцев, что коронована и должна теперь царствовать. С часу до пяти утра она отказывалась подчиниться сыну и новому императору. Она сделала три попытки овладеть ситуацией. Вельяминов-Зернов сообщал: «Вдруг императрица Мария Фёдоровна ломится в дверь и кричит: „Пустите, пустите!“ Кто-то из Зубовых сказал: „Вытащите вон эту бабу“. Евсей Гордонов, мужчина сильный, схватил ее в охапку и принес, как ношу, обратно в ее спальню». Затем она пробует прорваться на балкон и обратиться к войскам, но ее останавливает Пален. Последняя попытка Марии Фёдоровны – пройти к телу мужа другими комнатами через расположение Полторацкого, который долго не пускает ее к телу, но наконец получает на это разрешение Беннигсена, сказавшего императрице: «Мадам, не играйте комедию».

Утром следующего дня был издан написанный Д. П. Трощинским манифест, в котором подданным сообщалось, что Павел скончался от апоплексического удара. Согласно воспоминаниям Ланжерона, не все гвардейские полки приняли эту версию, среди солдат Преображенского полка «поднялся глухой ропот». В этой ситуации «император Александр предавался в своих покоях отчаянию, довольно натуральному, но неуместному. Пален, встревоженный образом действия гвардии, приходит за ним, грубо хватает его за руку и говорит: «Будет ребячиться! Идите царствовать, покажитесь гвардии!» Новый император не забыл этого бесцеремонного обращения. Пален вскоре был выслан в свое имение в Митаве, где в 1815 году его посетил молодой офицер Павел Иванович Пестель, тогда адъютант генерала П. Х. Витгенштейна. Уловив направление мыслей будущего руководителя декабристов, старый генерал поделился с ним собственным опытом заговорщицкой деятельности: «Слушайте, молодой человек! Если вы хотите что-нибудь сделать путем тайного общества, то это глупость. Потому что если вас двенадцать, то двенадцатый неизменно будет предателем! У меня есть опыт, и я знаю свет и людей». К сожалению, генерал оказался прав, одним из доносчиков на тайное общество декабристов оказался офицер из ближайшего окружения Пестеля.

Петербуржцы, по свидетельству современников, реагировали на новость с энтузиазмом: «Как только известие о кончине императора распространилось в городе, немедленно же появились прически à la Titus, исчезли косы, обрезались букли и панталоны; круглые шляпы и сапоги с отворотами наполнили улицы». «Лишь только рассвело, как улицы наполнились народом. Знакомые и незнакомые обнимались между собой и поздравляли друг друга с счастием – и общим, и частным для каждого порознь». «Незнакомые целовались друг с другом как в Пасху, да и действительно это было воскресение всей России к новой жизни». Однако немало было и людей, испытывавших другие чувства. М. А. Фонвизин в своих записках замечает: «Посреди множества собравшихся царедворцев нагло расхаживали заговорщики и убийцы Павла. Они, не спавшие ночь, полупьяные, растрепанные, как бы гордясь преступлением своим, мечтали, что будут царствовать с Александром. Порядочные люди в России, не одобряя средство, которым они избавились от тирании Павла, радовались его падению. Историк Карамзин говорит, что весть об этом событии была в целом государстве вестию искупления: в домах, на улицах, люди плакали, обнимали друг друга, как в день Светлаго Воскресения. Этот восторг изъявило однако одно дворянство, прочия сословия приняли эту весть довольно равнодушно». Как всегда, выдающийся историк прав, подчеркивая верхушечный характер перемен в России, не затрагивавших основных порядков, царивших в стране.

После убийства императора придворным пришлось решать задачу приведения в должный вид тела покойного, чтобы наутро его можно было показать войскам в доказательство его естественной смерти. Несмотря на все старания, на лице покойного были видны синие и черные пятна. Придворному медику Вилье помогали врачи Гриве и Гутри. Следовало доказать волнующимся солдатам, что царь действительно умер и надо присягать Александру. Известно, что из Гатчины был приглашен придворный живописец Яков Меттенлейтер, хранитель гатчинской картинной галереи, которого вызывали с кистями и красками гримировать тело. Когда император лежал в гробу, его треугольная шляпа была надвинута на лоб так, чтобы скрыть, насколько возможно, левый глаз и разбитый висок. Н. И. Греч пишет, как ходил прощаться с телом: «Едва войдешь в дверь, указывали на другую с увещеванием: извольте проходить. Я раз десять от нечего делать ходил в Михайловский замок и мог видеть только подошвы ботфортов императора и поля широкой шляпы, надвинутой на лоб». Отпевание и погребение состоялось 23 марта в Великую субботу, оно было совершено всеми членами Святейшего Синода во главе с митрополитом Санкт-Петербургским Амвросием Подобедовым. Последнее пристанище убитый император нашел в усыпальнице Петропавловского собора.

На престол вступил Александр I, в результате чего общая атмосфера в стране сразу же поменялась. Изменился внешнеполитический курс. От союза с Францией вернулись к внешне дружеским отношениям с Англией. Новый император заявил, что при нем все будет, как при бабушке. Тем не менее самому Александру убийство нанесло глубокую психологическую травму, которая, возможно, вызвала его обращение к мистицизму в конце жизни. Фонвизин описывает его реакцию на новость об убийстве: «Когда все кончилось, и он узнал страшную истину, скорбь его была невыразима и доходила до отчаяния. Воспоминание об этой страшной ночи преследовало его всю жизнь и отравляло его тайною грустью». Жена Александра, Елизавета Алексеевна, писала: «Страшная рана в его душе не заживет никогда». Постепенно все основные участники переворота были удалены из Петербурга. В политическом плане страшная история гибели Павла довлела над его сыновьями всю жизнь. С этим связана во многом их осторожность в осуществлении назревших социально-экономических преобразований, в частности, отмены крепостного права. И Александр, и затем Николай, понимая необходимость борьбы с крепостничеством, боялись сделать не только решительные, но даже робкие шаги в этом направлении, страшась реакции помещиков-дворян.

«Сын Екатерины мог быть строгим и заслужить благодарность отечества, – писал Карамзин, – к неизъяснимому изумлению россиян, он начал господствовать всеобщим ужасом, не следуя никаким уставам, кроме своей прихоти; считал нас не подданными, а рабами, казнил без вины, награждал без заслуг, отнял стыд у казни, у награды – прелесть; унизил чины и ленты расточительностью в оных; легкомысленно истребил долговременные плоды государственной мудрости, ненавидя в них дело своей матери; умертвил в полках наших благородный дух воинский, воспитанный Екатериной, и заменил его духом капральства».

Сложность и противоречивость как самого Павла, так и истории его убийства отметил А. С. Пушкин, для которого Павел – «романтический наш император» и одновременно «увенчанный злодей».