София - Павел Пирлинг Страница 19

В самом деле, когда Византия в X веке просветила Москву светом христианства, когда миссионеры и епископы окрестили народ на Днепре, устроили несколько школ в Киеве и упредили иерархию в стране, греки получили в глазах русских чрезвычайное значение. Новообращенные окружали своих апостолов и учителей глубоким почтением. Ученость и святость, казалось, принадлежали если не исключительно, то преимущественно византийцам.

В середине XV века это народное убеждение было сильно потрясено двумя последовательными ударами: Флорентийским собором, где император Иоанн VIII и патриарх Иосиф провозгласили унию с Римом, и падением Константинополя. Зловещие слухи распространились уже насчет греков немедленно после собора: их обвиняли в том, что они изменили вере отцов и отдались латинянам. Когда полумесяц заменил крест на Босфоре, когда Святая София была превращена в мечеть, сами события, казалось, подтверждали эти обвинения: взятие Византии турками не являлось ли небесной карой, наказанием, постигшим греков за их отступничество? Из этих посылов легко вытекал практический вывод.

Византия некогда заявляла претензию на полную гегемонию в мире. Резиденция императора, центр гражданского управления, юная и гордая столица стремились также стать центром религиозным: она старалась присвоить себе первенство, составляющее по воле божества удел престола святого Петра. Все эти тенденции выражаются одним магическим словом: Византия есть новый Рим. Нечто подобное повторяется теперь в Москве: другая сцена, другие действующие лица, условия совершенно иные, но сходство идей свидетельствует об их связи. Византия, говорят, изменила своей миссии. Она перешла к Москве – к palladiumy православия, не имеющей соперников в будущем. Филофей, псковский монах, первый формулировал эту блестящую теорию в письмах к великому князю Василию Ивановичу и дьяку Михайлу Мунехину. Московские книжники были заняты в ту пору разрешением таинственного вопроса: спрашивалось, естественные или сверхъестественные причины вызвали бедствие, постигшее Константинополь; ответ на эти сомнения наивно искался в Библии и у летописцев в странных комбинациях чисел от Адама до XV века и даже в течениях звезд. Филофей предостерегает своих соотечественников от ошибочных выводов и указывает им на единственный верный и справедливый: Византия, говорит он, пала за то, что изменила истинной вере и приняла латинство. Но тотчас же он сам себя поправляет: пала ли действительно Византия в более возвышенном смысле этого священного слова, Византия – досточтимое седалище христианской власти, символ слияния между церковью и государством, Византия духовная? Нет, отвечает старец Спасо-Елеазарова монастыря, православная империя не исчезла, она только переместилась, она там, где бьется сердце вселенской церкви, где сохраняются живые предания апостольские, где истинная вера защищена государем могущественным и свободным. Старый же Рим пал в отступничество; у него нет более ни государя, ни законного первосвященника; турки развенчали новый Рим, чтобы сделать из него мусульманскую столицу; только Москва отныне соединяет все необходимые условия. Она – Третий Рим навеки, сверкающий как солнце, сияние которого ничто не затемнит, ибо никогда не возникнет четвертый Рим, и, обращаясь к государю с горячим словом, Филофей приветствует его как главу христиан, которому принадлежит будущее ^[15].

В совершенном соответствии с этими высокими стремлениями народный гений создает цикл легенд, приписывающий Москве всемирное первенство, гражданское и религиозное. Так, существовало мнение, что Комнин переслал знаки императорского достоинства Константина Мономаха великому князю Владимиру, называемому также Мономахом. Эта материальная передача, впрочем сомнительная, сделалась в конце концов передачей самой верховной власти, правом на наследство в случае уничтожения империи. Очень любопытна также странная легенда о белом клобуке, данном императором Константином папе Сильвестру. В Риме пытаются уничтожить роковой подарок, но ввиду угрожающего видения его пересылают в Византию. Новые опасности здесь возникают: Константин и Сильвестр являются во сне патриарху Филофею и дают ему совет предложить клобук епископу Василию Новгородскому: Россия, таким образом, вступает в обладание этим драгоценным сокровищем. Легенда делает отсюда победоносный вывод, что «благодать», честь и слава покинули уже ветхий Рим, что Византия будет скоро лишена их в свою очередь и что вся святость, все величие божественным велением сосредоточатся в Москве. Должно отметить в этих легендах контраст: если мирская власть исходит из Византии, то религиозное первенство имеет источником Рим. Как не сказать, что это – отдаленное эхо римского первенства, признаваемого даже некогда в Византии?

Опираясь на народные симпатии, смелая фикция Филофея проложит свою дорогу. Она появится в Кремле, когда великий князь Иван IV, вспоминая о своем родстве с византийскими императорами, обратится к восточным патриархам за утверждением принятого им пышного титула; когда Москва, ставшая резиденцией царя, будет добиваться чести сделаться резиденцией патриарха. Византийские епископы, афонские монахи, согбенные под турецким игом, явятся в Россию умолять о помощи государя, просить милостыню, составлять планы для похода. Иллюзия станет все более и более полной. Слава Византии перейдет из Босфора к Москве.

Мы только вкратце указали этот ход идей, но самый факт их появления достаточен для нашей цели.

Отсюда можно понять важность этого брака, который, расширив внезапно горизонты, дал более не фиктивные права, но реальные (по крайней мере, наружно) на наследство, которого в равной степени добивались и государь, и народ. Нам остается рассмотреть историческое основание этого права не с точки зрения византийского законодательства, но согласно мнению, господствовавшему тогда в Европе. После великого разорения 1453 года не могло быть более речи ни о народном собрании для избрания государя, ни о сенате, который утвердил бы этот выбор. Во всяком случае, политическое сознание Запада преклонялось еще пред этими титулами, более или менее авторитетными, даваемыми по справедливости или из приличия. Читатель не забыл, что с 1473 года венецианский сенат, который всегда отличался осторожностью и точностью в своих утверждениях, признал не менее того, по собственному почину, права Ивана III на Византийскую империю за отсутствием мужского потомства в линии Палеологов. Это убеждение было так искренно, что дож не побоялся высказать его открыто в письмах к великому князю. Столь категорическое утверждение, исходящее из Венеции при том настроении умов, в котором находились русские, должно было, без сомнения, произвести на них живое и глубокое впечатление, тем более что предвидение сената не было совершенно химерическим и могло даже осуществиться в эпоху, более или менее близкую.

В самом деле, у принцессы Софии было только два брата, Андрей и Мануил. Они получили воспитание в Риме под высоким и отеческим наблюдением Виссариона. Ни тот ни другой не оправдал надежд кардинала, желавшего, чтобы юные принцы достойно носили свое славное имя. Мануил, одаренный характером деятельным и предприимчивым, утомленный, может быть, ролью, которую он играл в Риме, переменил двор папы на двор падишаха, отказался от Евангелия и принял Коран. Мечты о величии и богатстве, если он их питал, не осуществились. Магомет принял его милостиво, назначил ему доходы, дал нескольких рабов, но его благосклонность не пошла дальше этих незначительных подачек; Мануил никогда не достиг ни высших чинов в армии, ни высших должностей при дворе. Его положение было не из веселых: турки не выказывали ему особенной угодливости. В глазах христиан его отступничество равнялось полной потере короны. Из его двух сыновей Иоанн умер в истинной вере, не оставив потомства; Андрей был обрезан по приказу Селима и зачислен в его войско. Так исчезают все права на Византию со стороны Мануила.