Черный русский. История одной судьбы Уцененный товар (№1) - Владимир Александров Страница 19

Пересечение границы Российской империи не было похоже ни на что из того, что Фредерику приходилось испытывать прежде. Иностранцы вызывали подозрения, и визирование их паспортов в другой стране было только началом. Западноевропейские поезда не могли идти по более широкой «русской колее», которая была в России сделана в том числе и для того, чтобы не позволить врагу воспользоваться при вторжении железной дорогой. В результате все пассажиры, прибывавшие на границу, должны были, чтобы поехать дальше на восток, пересаживаться на русские поезда. Эта остановка также давала время чиновникам в форме внимательно изучить пассажирские паспорта и тщательно досмотреть багаж; иногда этот процесс занимал несколько часов. Тех несчастных, чьи документы были не в порядке, отправляли назад на том же поезде, которым они прибыли.

Но на границе государственный контроль не заканчивался. Где бы Фредерик ни останавливался, он должен был сам предъявлять полиции паспорт, хотя чаще всего это делалось за него хозяином гостиницы или домовладельцем. Кроме того, приезжий не мог по окончании своей поездки в Россию просто собрать чемоданы и сесть в поезд; он должен был сообщить о своем намерении в полицию и получить свидетельство от районного начальника, подтверждающее, что он не сделал ничего такого, что мешало бы его отбытию. А поскольку Фредерик собирался оставаться в России дольше обычного шестимесячного срока, на который выдавалась виза, он должен был оставить свой американский паспорт в государственном учреждении – паспортном столе – и получить взамен вид на жительство, который предстояло продлевать каждый год.

Ограничения российской таможни касательно табака и алкоголя были те же, что и в остальной Европе. Но кроме этого были еще запреты, которые поражали приезжих своей странностью, такие как, например, запрет на ввоз игральных карт, печать которых была государственной монополией, а вырученные от их продажи средства шли на благотворительные цели. Печатные материалы на самые разные темы могли быть конфискованы на месте на основании законов цензуры. В популярном путеводителе Бедекера приезжающим в Россию рекомендовалось во избежание неприятностей не брать с собой никаких «произведений политического, общественного или исторического характера»; «во избежание любых поводов для подозрений» их даже предостерегали от использования газеты в качестве обертки.

В 1899-м, то есть в год приезда Фредерика, Российская империя вступала в свои последние годы, хотя и трудно было предсказать, что она обрушится так быстро и яростно. При молодом и слабом царе Николае II автократический режим, казалось, еще глубже впадал в дряхлую старость. Некомпетентный, коррумпированный и реакционный, режим этот был уже неспособен отличать реальные угрозы от собственных иллюзий. Радикалы пропагандировали подрывную деятельность, революционеры подстрекали к беспорядкам, террористы покушались на государственных чиновников и членов императорской семьи. Но пытаясь защитить себя от врагов, режим также бил по тем, кто мог бы быть участниками его реформирования: по прогрессивным юристам и редакторам газет, требующим создания гражданского общества, студентам университетов, жадно поглощающим западную политическую философию, всемирно известным писателям, изображающим самые мрачные стороны русской жизни. А посередине было подавляющее большинство населения – в основном деревенское, неграмотное, нищее.

Когда поезда отъезжали от границы и начинали долгий путь в сердце страны, приезжие часто поражались тому, как озабоченность империи контролем доводила ее до муштрования своего мужского населения. Половина мужчин на платформах крупных станций были одеты в ту или другую форму – полицейские, солдаты, железнодорожники, учителя, гражданские служащие, даже студенты. И едва ли приезжий мог не заметить, что даже само время в России шло иначе, словно и оно вторило реакционной политике режима. Поскольку Россия использовала юлианский календарь, а не типичный для Запада григорианский, приезжавший в Россию из Австрии или Германии в 1899 году обнаруживал, что вернулся на двенадцать дней назад, потому что 22 мая в Вене или Берлине было 10 мая в Москве или Санкт-Петербурге. В 1900 году это расхождение даже еще увеличилось – до тринадцати дней.

Казалось, что время шло по-другому и тогда, когда приезжие путешествовали по России, – из-за ее больших размеров. Ландшафт был преимущественно плоский, пейзаж – монотонный. Пассажирам, направлявшимся в Москву, после пересечения российской границы с Восточной Пруссией в Вержболове предстояла 23-часовая поездка длиной в семь сотен миль. Поезд сонно полз со скоростью двадцать пять миль в час, с долгими остановками на станциях. Города и поселки были маленькие, стояли далеко друг от друга и чаще всего оказывались безынтересны. Мелькали мимо телеграфные столбы, вторя размеренному стуку колес поезда. Пруды и ручьи в конце мая, все еще переполненные после весенней оттепели, холодно блестели вдалеке. Березовые и хвойные леса, почти черные, прерывали зеленеющие луга, уходящие за горизонт. Было мало дорог, а на дорогах редко можно было увидеть хоть что-то, кроме какого-нибудь косматого крестьянина в телеге, запряженной медленно тащившейся лошадью.

* * *

Лучшую часть своего первого года в России Фредерик провел в путешествиях – он был в Санкт-Петербурге, Москве, Одессе, где вновь работал в гостиницах и ресторанах и присматривался к новому городу. В конце концов он поселился в Москве, и этот выбор примечателен. Санкт-Петербург, великолепная имперская столица на севере России, основанная по указу Петра Великого в 1703 году, выглядела как современный западный город – с широкими проспектами, большими дворцами и министерствами, способными соперничать со всем, что можно было видеть в Париже или Берлине. Большинство лучших ресторанов города, в которых мог работать Фредерик, принадлежали французам и немцам и отличались западными кухней и атмосферой. Одесса, крупный черноморский порт в тысяче миль к югу, тоже была современным, построенным по плану городом, отличающимся красивыми площадями и зданиями, озелененными улицами и духом космополитизма. Москва же, расположенная почти посередине между ними, постепенно росла на протяжении восьми веков, подобно дереву, прибавляющему кольца, и не была похожа ни на что из того, что Фредерик видел прежде.

Будучи изначально столицей молодого российского государства, Москва являлась историческим и религиозным центром страны. «Если какой-нибудь город и выражает характер и своеобразие своих жителей, – говорилось в «Бедекере», – то этот город – Москва». Первым, что поражало гостей города, были золотые купола в виде луковиц и кресты из трех перекладин, венчающие сотни православных церквей и сверкающие над крышами буквально повсюду. На рубеже XIX–XX веков большинство зданий в Москве были двух– или трехэтажными, лишь в центре было несколько домов повыше, поэтому церкви были видны издалека и едва ли какой-нибудь адрес в городе был дальше от церкви, чем в двух или трех улицах. Для западного человека русские церкви с их яркими красками и многочисленными куполами, устремленными ввысь, представляли экзотическое зрелище. Так, для Наполеона Бонапарта, когда он в 1812 году стоял на холме и обозревал Москву, перед тем как его армия начала вторжение, бесчисленные купола и колокольни, мерцающие вдали, были чем-то определенно восточным.