Нелидова. Камер-Фрейлина императрицы - Нина Молева Страница 19

— А то, что ворота, в написании которых мне самому с господином живописцем Антроповым участие принимать довелось, манером высоким отмечены, иные же, коли поправлять, то и переписывать наново следует. Отсюда и цена.

— Вы о каких сюжетах, господин Левицкий, толкуете?

— Готов примеры привести, а вы уж сами судите. Картина первая: «Три Грации спускаются с неба со щитом, на котором изображено имя её императорского величества, окружённого фестонами, розами, лилеями, оной вручается Россия, погруженной в печали, которую ободряет сие светлое видение». Или, скажем, картина третия: «Благоразумию сидящая возле древа в руке имеющую Минервин в ней жезл даёт российскому юношеству средства к ним благополучию, то есть спокойство и удовольствие со множеством инструментов художеств, манифактуры и земледелия».

— Трудно возразить. Такого ещё на Москве сочинения живописного не бывало. Сказывали мне, что за образец залы Института благородных девиц в Смольном монастыре взяты были. Будто там во всех десюдепортах аллегории с текстами приведены.

— Манер тот же. У меня на сей счёт господин Бецкой советов спрашивал.

* * *

К.И. Бланк, Д.Г. Левицкий

Сторожится Москва Петербурга. По всему видно, опасается новой столицы. Кто ни приедет работать, задержаться подольше норовит. Спокойней оно на семи холмах. Вольготнее. На Рождественке у архитектора Карла Бланка свой дом. Есть где гостя принять — живописца Левицкого. Может, в столице ещё имени и не наработал, а в Москве с высокими покровителями сразу в моду вошёл.

— Отлично, Дмитрий Григорьевич, отлично, что согласились за образа для моих церквей взяться. Вашему искусству поверить могу, другим местным иконописцам — не дай бог.

— Карл Иваныч, неужто не лестно мне было коронационные храмы, да ещё самим Карлом Бланком возводимые, украсить! Сами знаете, какие кругом интриги плетутся. Не хотелось только в сети сии попадаться.

— Так ведь для Павловской больницы писали же? И снова больница не простая. Её государыня в память счастливого выздоровления наследника основала. Под её покровительством состоит.

— Писал, слова нет, да за то и поплатился. В Синоде разговоры пошли, придирки. Вам ли не знать Алексея Петровича Антропова? Ещё в 1761 году главным художником Синода назначили, а что вышло? 1767-й на дворе, и только сейчас приступить к исполнению должности своей смог. И то, если бы не Григорий Николаевич Теплов, так и сидел бы не у дел.

— Господин Теплов? Разве у него должность в Синоде какая? Николи не слыхал.

— Что не слыхали, немудрено. Григорий Николаевич не любит, чтобы имя его всуе поминалось. По окольным путям ходит, и успешно.

— Значит, и пришлось комбинацию такую составить: Московская Гоф-интендантская контора московскую Синодальную контору о мастерах запросила.

— Неужто запрос был? Чудеса, да и только.

— Никаких чудес, Дмитрий Григорьевич. Расчёт простой. Вот тут у меня и бумага эта на столе лежит, показать могу: «Хотя в ведомстве Святейшего Синода искусные иконописцы имеются, но находятся ныне в Петербурге при Святейшем Синоде, а о других таковых же художниках ей неизвестно, но не сомневается, что в Москве, как великом граде, исправные иконописцы могут найтись». Что отсюда следует? А то единственно, что Синодальная контора мне никаких распоряжений давать не намерена, разрешает самому дело уладить, по проторённой дорожке пойти.

— Какой же, Карл Иваныч?

— Самой что ни на есть простой. Гоф-интендантская контора, как положено, торги объявит, а вы их выиграете.

— Так ведь тут любой иконописец меньше меня цену назначит, вот и конец заказу.

— А уж это моя печаль такие условия поставить, чтобы, кроме вас, никто и близко к заказу не подступился. Работайте себе с лёгким сердцем.

— Нет, Карл Иванович, один не стану.

— Помощников опять наберёте?

— Помощников, может, и не возьму, а задумал я вместе с живописцем Василием Васильевским поработать. Мастер старый, рука у него верная, в работе устали не знает.

— Васильевским? Истинно удивили, Дмитрий Григорьевич! Что о нём хорошего сказать-то можно? Ну, писал он картины для тех ворот триумфальных, что мастера Канцелярии от строений брать не захотели, ну, в срок кончил...

— Тридцать больших картин, Карл Иванович, и вы сами довольны остались, сказывали, что заботы с ними не знали.

— Доволен, говорите? А что мне оставалось? Времени нет, живописцев тоже. Только и была надежда, что государыня по случаю таких великих торжеств и на старый манер живописи внимания не обратит.

— А теперь желает, как у господина архитектора Петра Романовича Никитина, я понял, их же и поновить.

— Не совсем так, Дмитрий Григорьевич. У Петра Романовича, сказывал он мне, мысль была, что вы их новым манером пройдёте, так сказать, да Сенат в цене вашей засомневался и сомнения свои государыне представил. Не хотел вас огорчать, да вот нарочный из Петербурга приехал, поручик Нелидов, распоряжение привёз. Государыня сторону господ сенаторов приняла, распорядиться велела за ветхостью ворота те разобрать, коли виду уже не имеют. Поручику завтра в обратный путь пускаться, так что приказано мне об исполнении доложить.

— Разобрать?! Да им бы стоять и стоять!

— Чему удивляться изволите, Дмитрий Григорьевич? В Москве исстари ведётся: чем старое строение поновить — рушить его да на том же месте новое строить. За примерами ходить недалеко. Вот будете вы, Бог даст, образа для моего храма Кира и Иоанна писать, а известно ли вам, в который раз церковь сия возводится? В третий, батюшка мой, в третий! Стоял на этом фундаменте храм Пресвятой Троицы, в 1754 году сгорел, годом позже отстроен и освящён. А теперь мне его уже отстраивать иным манером надобно. Государыня приказала, чтобы в будущем, 1768 году его освятить. Да и с Екатерининским на Ордынке та же история.

— А живопись — живопись как же? Что Пётр Романович распорядился?

— Ах, вы о воротах! Да никак. Пускай себе стоит. То ли государыня волю свою подтвердит, то ли передумает. Всяко бывает. В Москве никто торопиться не станет. Взаправду распадутся от ветхости — тогда другое дело.

— А если государыня спросит? Гнев царский...

— Эх, Дмитрий Григорьевич, сразу видно, не обижайтесь только, из тихих мест вы в старую столицу приехали. Кто из наших московских на себе гнева царского не испытывал? А кто его взаправду заслужил? Слыхали вы, как у батюшки моего судьба сложилась, почему в Москву семейство наше попало?

— Не доводилось, Карл Иванович.

— Хотите расскажу?

— Сделайте милость.

— Так вот, батюшка мой Иван Яковлевич смолоду архитектором в Петербурге служил, при приморских домах и садах их императорских величеств. И было ему от силы под тридцать, как его в Тайную канцелярию забрали, допросам с пристрастием подвергли.