От знахаря до врача. История науки врачевания - Говард Хаггард Страница 19

Оценить задачу, решению которой посвятил себя Земмельвейс, пытаясь избавить родильные дома от родильной горячки, можно ознакомившись с коротким описанием условий, царивших в родильных домах Европы того времени. В Англии и Скандинавских странах врачи и медицинский персонал еще имели какие-то элементарные представления о чистоте, но остальная Европа не затрудняла себя подобными мелочами. В Англии родильная горячка встречалась в виде отдельных эпидемических вспышек; в родильных домах континентальной Европы эта эпидемия была постоянной. Говоря об этих эпидемиях и разделяя идею о «миазмах» – то есть о вредоносном воздухе – как причине заразы, Оливер Уэнделл Холмс писал: «Теперь прибавьте ко всему этому [контактной передаче болезни] неоспоримый факт, что в стенах родильных домов часто зарождается миазм, осязаемый, как хлор, каковым его уничтожают; вязкий настолько, что не поддается уничтожению, и, подчас, смертоносный, как чума. Этот миазм часто убивает женщин в европейских родильных домах с такой быстротой, что несчастных приходится хоронить по двое в одном гробу, чтобы скрыть весь этот ужас». Миазм в данном случае был грязью.

Приняв во внимание, что родильная горячка есть не что иное, как раневая инфекция, вызванная заражением огромной раны, остающейся в матке после рождения ребенка, можно оценить санитарное состояние парижского госпиталя «Матерните», прочитав описание Лафорта, посетившего госпиталь в 1864 году – всего за тридцать шесть лет до наступления XX века: «В самом большом отделении в альковах было расставлено множество коек по системе, принятой в английских конюшнях, – койки стоят рядами вдоль каждой стены. Вентиляция здесь практически невозможна. Полы и перегородки моют один раз в месяц. Потолки выглядят так, словно их не белили уже много лет. Заболевших родильниц переводят в изоляторы, независимо от природы заболевания, будь то родильная горячка, понос, бронхит, корь или любая иная болезнь, сопровождающаяся сыпью. Студенты одновременно осматривают здоровых женщин и пациенток с родильной горячкой, выполняя и тем и другим положенные манипуляции».

Лафорт рассказывает о необъяснимом отвращении к воде, о тучах пыли, поднятых во время сухого подметания немытого пола, и заключает: «Нет ничего удивительного, что «Матерните» демонстрирует беспримерную для любой европейской страны смертность. С 1861 по 1864 год через родильный дом прошли 9886 женщин, из которых умерли 1226. Эта смертность составляет 124 на одну тысячу рождений». Это не средневековая богадельня, а госпиталь в центре мировой и европейской культуры, и многие из умерших тогда детей могли бы дожить до нашего времени.

В 1858 году Земмельвейс, который в то время занимался внедрением химической обработки рук для предупреждения родильной горячки, получил письмо от одного из своих студентов, описавшего условия в родильном доме Граца: «В родильном доме Граца можно столкнуться с любой из известных инфекционных болезней. Прозекторская – это единственное место, где студенты могут встретиться и провести время, прежде чем идти на занятия в родильный дом. При этом они часто участвуют во вскрытиях и исследуют патологоанатомические препараты». (В скобках следует заметить, что в то время трупы в прозекторских не обрабатывали антисептиками, как в наши дни, а в Германии, где вскрытие было обязательным для каждого умершего в госпитале, тела, пораженные всеми мыслимыми инфекциями, предоставлялись студентам для занятий.) «Когда их [студентов] зовут в родильный дом, находящийся на противоположной стороне улицы, они не утруждают себя дезинфекцией; некоторые из них даже не моют рук… С равным успехом женщины могли бы рожать прямо в прозекторской. Студенты, как правило, пересекают улицу с мокрыми и окровавленными руками, которые они часто к тому же суют в карманы, высушивают на воздухе, а потом осматривают рожениц и родильниц. Теперь я понимаю, отчего один медицинский чиновник Граца после какого-то совещания воскликнул: «Эти родильные дома – не что иное, как учреждения для убийства!»

В 1850 году из окон родильного дома в Будапеште открывался вид на кладбище, а на другой стороне улицы был виден морг с уборными и открытыми сточными канавами. В 1860 году родильный дом перевели в новое здание, и вот что было написано о нем в одной публикации того времени: «Нельзя отрицать, что учреждение получило здание с более просторными помещениями, но одновременно приходится признать, что внутреннее убранство (мебель, койки и т. д.) находится в невероятно плачевном состоянии. Сломанные столы, рваное, поношенное постельное белье – все это было перевезено сюда из старого здания. В особенно ужасном, неописуемо жалком состоянии пребывает родильный дом. Здесь находятся несчастные роженицы. Некоторые лежат на брошенных на пол соломенных тюфяках, другие страдают на деревянных скамьях или, скорчившись, ютятся в углах. Лишь немногим посчастливилось попасть на настоящие кровати, где они могут вытянуть свои усталые члены. Повсюду видно грязное белье, а простыни настолько стары и изношены, что больше напоминают лохмотья».

Запомним эту цитату и подумаем о современных благотворительных госпиталях в этой стране. У нас есть два класса пациентов, получающих первоклассную медицинскую помощь, – очень богатые и очень бедные, находящиеся в благотворительных госпиталях. И тех и других лечат одни и те же врачи.

Постельное белье, упомянутое в приведенной выше цитате, страдало не только от ветхости. В 1860 году администрация была известна своим взяточничеством, и Земмельвейсу пришлось бороться с ней. Он бился до последнего за перемены в своем отделении, ибо оно находилось в самом худшем состоянии из всех. Несмотря на все его усилия, смертность среди больных оставалась очень высокой, и Земмельвейс принялся проверять инструменты, принадлежности и постельное белье. Сделав это, он пришел в ужас. Он обнаружил, что роженицы лежат на грязных простынях, провонявших запекшейся кровью и маточными выделениями. Это белье старшая сестра родильного дома принимала как чистое от прачечной, с хозяином которой был заключен смехотворно дешевый договор. Все указывало на коррупцию, поразившую госпиталь сверху донизу – от дирекции до практиканток-акушерок. Терпение Земмельвейса лопнуло, он решил во что бы то ни стало спасти от страданий и смерти несчастных, доверенных его попечению. Связав в узел зловонное «белье», Земмельвейс направился в кабинет директора и потряс свертком перед глазами и носом этого господина. Земмельвейс получил от директора все, что требовал, но вдобавок получил его неприязнь и враждебность.

Не следует думать, будто атмосфера, царившая в благотворительных больницах и родильных домах, с их высокой смертностью среди родильниц, равным образом касалась положения дел среди больных из состоятельных классов общества. Среди последних тоже бывали случаи родильной горячки, а иногда случались и эпидемии, но, как заметил еще Холмс, это, как правило, было несколько следовавших друг за другом случаев у одного врача, а затем такая вспышка постепенно сходила на нет. Меньшая частота родильной горячки у женщин, рожавших вне родильных домов, объясняется не тем, что врачи и акушерки особенно тщательно соблюдали чистоту, но идеальными условиями распространения болезни в тогдашних больницах и роддомах. Теперь, в эпоху асептики, положение кардинально переменилось. Теперь женщине намного безопаснее рожать в госпитале, нежели дома. Случаи послеродового сепсиса, которые сейчас наблюдаются в родильных домах, возникают вне его стен, и женщин привозят в госпитали и роддома для лечения. Заболеваемость родильной горячкой в госпиталях снизилась до пренебрежимо низкого уровня – один случай на 8– 10 тысяч рождений.