Дворец грез - Паулина Гейдж Страница 19

Я так сильно была поглощена происходящим в каюте, что не обращала внимания на звуки, доносившиеся извне, но теперь я услышала громкий топот, глухой стук веревок о палубу, четко отдаваемые приказы. Громкий скрип возвестил о поднятии сходней, и ладья содрогнулась. Мы с Гуи посмотрели друг на друга. Я все еще прижимала к груди свой скарб — корзину и шкатулку.

— И это все, что ты хочешь взять с собой? — недоверчиво спросил он.

— Это все, что у меня есть.

— О боги! — воскликнул он. — Оно хотя бы чистое? Мне не нужны здесь вши или блохи. Во имя Сета, только не начинай снова плакать. Если ты хочешь посмотреть, как Асват исчезает в лучах рассвета, тебе лучше выйти на палубу. Сейчас мы идем по каналу вниз, но, как только выйдем в реку, повернем на север. Я иду спать.

Я не хотела смотреть, как исчезает Асват. Я не хотела испытывать боли или волнения. Прорицатель сбросил плащ и капюшон и освободил свои белые волосы. На одну страшную секунду я представила, что он может приказать мне ложиться на диван рядом с ним, но он стянул через голову рубашку, потом быстро стащил свою длинную, до лодыжек, юбку и разбинтовал себе ноги. От усталости у меня кружилась голова.

— Ну так что? — с нетерпением спросил он, ложась и натягивая простыню. — Ты идешь смотреть?

— Нет, — прошептала я. Мне было трудно говорить. — Я хочу спать, Мастер.

— Ладно! Тут много подушек на полу, рядом с креслом найдешь сложенные простыни. Спи спокойно.

Не думаю, что его заботил мой сон. Он надеялся, что я не храплю. Неуклюже я собрала подушки, чтобы устроить, себе ложе на противоположном конце каюты. Потом принесла простыню и, обмотавшись ею, чуть живая от усталости и нервного истощения, рухнула на подушки. Сквозь щели занавеса начал прибиваться слабый свет, предметы становились различимы. Я осторожно взглянула на прорицателя. Глаза его были открыты. Он наблюдал за мной. Мне не хотелось смотреть на красные отсветы в его пристальном взгляде, я перевернулась на другой бок и почти тотчас заснула.

Проснулась я в той же позе, в какой уснула; мне снился странный бессвязный сон, который я забыла сразу, как только осознала свое пробуждение, Потянувшись, я ощутила вместо тюфяка непривычную мягкость и изумилась. Душную жаркую комнату наполнял рассеянный солнечный свет. Я проспала, теперь мать отругает меня за то, что не сделала положенную утреннюю работу. Потом в дальнем конце комнаты я увидела аккуратно застланный диван и фигуру человека, что сидел за столом и писал, касаясь бесцветными пальцами писчей дощечки. На нем была гофрированная юбка до колена, мягко спадавшая многочисленными складками, на шее ожерелье тонкой работы, замысловато украшенное синими и зелеными скарабеями, покрытыми эмалью, а также черный амулет — Око Гора, [27]оправленное в золото. Когда он шевелил пальцами, кольцо со змеей ярко вспыхивало, Я рассматривала его сквозь полуопущенные ресницы. Прошлой ночью он был загадочным, пугающим, неопределенного возраста существом не вполне человеческого вида, Сегодня, когда за пределами его каюты вовсю свирепствовал Ра, он был все еще загадочным, но уже не таким пугающим, и, определенно, он был человеком. Пот стекал тонкой струйкой по его беловолосым подмышкам. На плече я заметила небольшой ушиб, иссиня черный и страшноватый на его бледной коже; он сбросил одну кожаную сандалию, перекинув ногу за ногу. Мне была видна только половина его лица, но я смогла рассмотреть очертания волевого подбородка.

— С тех пор как ты уснула, я семь раз перевернул песочные часы, — сказал он, не оборачиваясь. Он продолжал царапать по папирусу. — Мы поели, гребцы отдохнули, мы миновали проклятый город, видели на берегу двух крокодилов. Это хороший знак. Рядом с тобой еда и питье.

Я села. На подносе стояла чашка с водой, которую я тут же осушила до дна, и пиво, и тарелка с хлебом, наваленным вперемешку с кусочками цыпленка и ломтиками утки, политыми чесночным маслом. Хотя в каюте было невыносимо жарко, я с охотой набросилась на еду.

— Что за проклятый город? — поинтересовалась я.

— Не говори с набитым ртом, — ответил он рассеянно. — Проклятый город — это место великого одиночества, жары и каменных развалин. Никто не хочет жить там, хотя крестьянам разрешают вывозить оттуда глыбы, чтобы делать из них жернова для зерна и укреплять оросительные каналы. Его построил обреченный фараон, [28]который поселился здесь, поправ волю богов, но они отплатили ему, и теперь только ястребы и шакалы обитают в Ахетатоне. У тебя жирные руки. Здесь у стены в чаше есть вода для мытья.

Неловко завернувшись в простыню, я поднялась и полила себе на пальцы. Потом потянулась за пивом.

— Что ты делаешь, Мастер? — спросила я.

Он откинулся, аккуратно положил перо на дощечку, повернулся и пристально посмотрел на меня. От налитых кровью глаз разбегались крошечные морщинки, глубокие носо-губные складки придавали циничное выражение его лицу, которое могло бы выглядеть привлекательным.

— Никогда не задавай мне вопросов, — холодно сказал он, — В самом деле, Ту, сначала ты должна спросить разрешения говорить, если у тебя есть вопрос. Пока ты спала, я осмотрел твое имущество. Надень платье. Истрепанную тряпицу, которая была на тебе, когда ты вернулась на ладью с отцом, выбросили за борт. Когда мы остановимся на ночь, ты сможешь как следует помыться в реке. Пока придется ходить грязной. Пойди на палубу, развейся, но не болтай и не сплетничай ни с кем из слуг. Я приказал соорудить навес сразу за каютой, где ты можешь сидеть в тени.

Я быстро огляделась вокруг. Нигде в поле зрения я не обнаружила своей драгоценной шкатулки — единственной вещицы, что связывала меня с семьей и детством. Но моя корзина по-прежнему находилась там, где я ее оставила.

— Мастер! — выпалила я. — Могу я задать вопрос? — (Он кивнул.) — Моя шкатулка…

— Твоя шкатулка, — сказал он спокойно и насмешливо, — в корзине. Я подумал, что там она лучше сохранится. Теперь оденься и иди.

Я вытянула свое лучшее и теперь уже единственное платье из корзины, потом заколебалась, смутившись при мысли о том, что он увидит меня голой при свете дня. Он раздраженно повернулся ко мне:

— Если бы я хотел изнасиловать тебя, глупая девчонка, я бы уже сделал это дюжину раз, хотя что заставляет тебя думать, будто ты так соблазнительна, — выше моего понимания. Я совершенно внятно объяснил прошлой ночью, когда ты гарцевала тут без одежды, что не имею интереса к чему бы то ни было в твоем тощем теле. Иди!

Я гневно сбросила простыню и натянула платье через голову.

— Я не гарцевала, — обиженно ответила я и, отпихнув занавес, вышла на слепящее солнце.

Борт ладьи был в четырех шагах, я остановилась, привыкая к яркому свету. Мы двигались неуклюже, но довольно быстро по самой середине реки. Мимо проплывали песчаные берега, поросшие растрепанными пальмами, за ними, по краю иссушенных, потрескавшихся полей, жались друг к другу убогие домишки. Бурый бык, стоя по колено в густом илистом мелководье, пил воду, опустив голову. Голый крестьянский мальчик, такой же серо-коричневый, как и его скотина, застыл с палкой в руке, внимательно глядя на нас. Вдали, в жарком мареве, мерцали золотом холмы пустыни. Небо было раскалено добела. Пока я довольно робко смотрела на гребцов, работавших под песню капитана, что задавала ритм, селение осталось позади, и за бортом уже проплывала голая земля, вдоль реки виднелась дорожка. Я была разочарована. Будто я сидела в рыбацкой лодке отца и видела на берегу Асват и его окрестности.