Если честно - Майкл Левитон Страница 19

Отец много рассказывал мне о судебной системе, об истории расизма в Америке и о методах, к которым прибегали полицейские и юристы, чтобы выбить признание из невиновного или создать у окружающих впечатление, что он виновен. Так что я был более чем способен отличить противозаконное судебное разбирательство, основанное на расизме, от нормального и отлично понимал, что именно такой фарс разворачивался в тот день прямо перед моими глазами.

– Вы обязаны огласить обвинения, – перебил я миссис Джонсон. – Вы пытаетесь выбить из кого-нибудь признание просто потому, что понятия не имеете, кто проштрафился на самом деле, или знаете, но у вас нет никаких доказательств.

Я ждал смешков от своих одноклассников, но те молчали – очевидно, сложившаяся ситуация их слишком угнетала.

Полностью проигнорировав мои слова, мистер Гельман вывел Роберта в коридор. Пару минут спустя он вернулся в класс и сообщил, что все позади, и что можно спокойно продолжать занятия.

– Погодите, – снова встрял я, – как вы узнали, что это Роберт?

Мистер Гельман добавил что-то еще в том духе, что все уже кончилось. Но только не для меня.

– Если бы вы с самого начала знали, что Роберт виновен, вы не стали бы допрашивать остальных. Вы что, повесили на него вину без каких-либо доказательств?

Но учителя все так же продолжали меня игнорировать, и, надо сказать, это жутко бесило.

На следующий день я спросил о случившемся самого Роберта. Оказалось, что его отправили к директору из-за того, что якобы он нарисовал в туалете граффити, и вызвали в школу его родителей. На площадке Роберт говорил нам:

– Да я до сих пор даже не знаю, что там было на этом граффити – слова или картинка, или еще что!

Он утверждал, что это не его рук дело, но директор решил иначе, и родители Роберта тому поверили.

– Постой, то есть твои родители доверяют учителям больше, чем тебе?! – ошарашенно спросил я.

Вскоре ситуация повторилась – мистер Гельман и миссис Джонсон снова остановили очередной урок. На сей раз речь шла о какой-то украденной шоколадке, и вновь под прицел учителей попали исключительно Мануэль, Роберт и их компания.

– Да почему вы все время обвиняете одних и тех же людей? – спросил я, и так уже зная ответ на собственный вопрос.

Миссис Джонсон вызвала меня в коридор. Я тут же начал плакать, и она наивно посчитала, что я спасовал – в принципе, многие так думали. На деле же мои слезы были проявлением злости и их стоило воспринимать скорее как признак нарастающей во мне агрессии и беспощадности.

– Майкл Левитон, – сказала миссис Джонсон уже в коридоре, – ты не должен говорить таких вещей.

– Но здесь же школа, мы имеем право задавать вопросы, – возразил я. – А учителя должны на них отвечать.

Миссис Джонсон и бровью не повела.

– Эти мальчишки плохо на тебя влияют, – сказала она. – Держись от них подальше.

– Вы просто обвиняете всех не-белых, – заявил я сквозь слезы. – Прямо как газетчики.

Подобно миссис Расин пару лет назад, миссис Джонсон явно хотела было меня наказать, но некая неведомая сила ее остановила. Сперва я объяснил это себе ее страхом того, что я изложу свою точку зрения на произошедшее директору, и что тот вполне мог мне поверить, поскольку я был весьма красноречив. А затем я осознал, что Роберт тоже вполне мог поступить точно так же, вот только этого учителя не боялись, потому что были уверены, что ему никто не поверит. Ответ был очевиден до омерзения – меня не наказали из-за моего цвета кожи.

В порыве жгучей, мало с чем сопоставимой ярости я высказал все это в лицо миссис Джонсон. Та в ответ лишь стала повторять, что Роберт и Мануэль плохие.

– Да откуда вы знаете? – вновь спросил я. – Какие у вас доказательства?

– Я знаю таких детей, – ответила миссис Джонсон, уже примериваясь к двери класса в явном намерении сбежать от разговора со мной.

– Вы знаете только то, что они не белые!

Все так же подобно миссис Расин, миссис Джонсон сбежала от меня в класс, оставив меня рыдать в коридоре. Вернувшись следом за ней, я обнаружил, что, пока она меня отвлекала, допрос в классе шел полным ходом. Я сел обратно за свою парту, размышляя, в чем же я ошибаюсь и как поступить в следующий раз, чтобы быть услышанным.

Я осознал, что мои учителя боялись оказаться в неловком положении гораздо сильнее, чем показать свою безнравственность. Они были абсолютно эмоционально не готовы к вопросам и изобличениям, и в этом заключалась их слабость. Миссис Джонсон и мистер Гельман уже ясно дали мне понять, что меня к директору отправлять не собираются. Опять же, на тот момент я уже рассказал своим родителям обо всех случаях расизма, которым стал свидетелем в школе, и знал, что они поддержат меня в попытках его пресечь. Мое неуважение к старшим и моя способность совершенно спокойно и бесстрашно вступать в конфронтацию означали, что заставить меня замолчать не удастся.

Я высказал все эти мысли Роберту с Мануэлем, но те даже не смотрели в мою сторону во время этого монолога ^[34]. Роберт сказал, что мне вечно удается избежать неприятностей по причине того, что я – любимчик. Я расплакался и стал призывать Роберта вспомнить, сколько раз я открыто выступал против учителей. Ребята в ответ молчали. Кончилось все тем, что я сквозь слезы пообещал, что докажу их неправоту в следующий раз на подобном допросе.

И тот не заставил себя долго ждать – вскоре занятия снова прервали на «расследование» какого-то нового преступления. Я немедленно спросил миссис Джонсон, почему она не ставила под подозрение и не допрашивала белых ^[35]. Миссис Джонсон и мистер Гельман сделали вид, что не услышали меня.

– Почему вы меня не спросите, не я ли нарисовал граффити?

Этот вопрос они тоже проигнорировали. Я вновь плакал, но моя атака лишь начиналась ^[36].

– Почему вам так сложно ответить на мои вопросы? Почему вы их так боитесь?

В конце концов миссис Джонсон все же снизошла до фразы: «Майкл, ты отвлекаешь».

– Я замолчу, если вы станете вести себя честно, – ответил я.