Франко-прусская война. Отто Бисмарк против Наполеона III. 1870—1871 - Майкл Ховард Страница 19

Новости об этих предупредительных мерах достигли Франции и там прибавили волнений. 12 июля префект в Маконе сообщил, что пруссакам, находящимся в Лионе, входящим в ландвер, приказано срочно вернуться на родину. 14 июля французский консул во Франкфурте-на-Майне сообщил, что в регулярную армию скрытно призывают резервистов. Поступили и сообщения о прусских агентах, закупающих лошадей в Бельгии. Таким образом, меры военного характера обеих сторон, хотя и оборонительные, принимались, что лишь приближало день начала войны, и когда 14 июля французы стали призывать своих резервистов, вопрос о предстоящей войне уже не вызывал ни у кого сомнений. 15 июля король Пруссии возвратился из Эмса в Берлин, и в Бранденбурге в его поезд сели Бисмарк, Роон и Мольтке, которые вместе с кронпринцем все оставшееся до прибытия в столицу время потратили на уговоры объявить мобилизацию. Даже такому представительному квартету было весьма нелегко убедить осторожного и престарелого короля, склонного дождаться хотя бы заседания Совета министров, намеченного на следующий день. Но по прибытии в Потсдам они узнали, что в Париже уже проголосовали за военные кредиты. Стало быть, королю ничего не оставалось, как объявить всеобщую мобилизацию, и сам кронпринц зачитал приказ о мобилизации ликующей толпе.

Немцы приветствовали предстоящую войну не столь эмоционально, как парижане, скорее, серьезно, что диктовалось высокими моральными соображениями. Война представлялась немцам в первую очередь как в высшей степени справедливая, и они искренне уповали на «бога сражений» как на своего союзника. Лютеранские гимны смешались с патриотическими песнями на торжествах. Британским военным корреспондентам не раз пришлось услышать напоминание о конниках Кромвеля. Письма всех участников войны, от Роона и Мольтке и до младших офицеров и солдат, дошедшие до нас, пронизаны лютеранским благочестием. Хотя усматривается некая отталкивающая самоуверенность, с которой пруссаки сознательно противопоставляли свое напыщенно-уважительное отношение к предстоящей схватке легковесно-атеистическому отношению к ней своих будущих противников. Северную Германию охватило пламя страстного патриотизма, всячески раздуваемое в прессе ^[18]. На юге страны энтузиазм, как и следовало ожидать, был не столь впечатляющим. Кронпринц оптимистично писал, что «даже в Южной Германии население так прониклось единодушным рвением к этой войне, что правителям и кабинетам министров не удержать его, даже если бы они этого и пожелали», а вот из Швайнфурта докладывали о крестьянах, скашивавших недозрелый урожай – лишь бы он не достался врагу, причем под врагом они подразумевали пруссаков, а не французов. В Майнце три четверти представителей судебной власти, как говорили, ждали французов как избавителей, из Ганновера докладывали об «открыто изменнических настроениях», и даже официальный историк мобилизации был вынужден признать, что существовали круги, которые «шли собственным путем, злобно ворча на ненавистных пруссаков и даже симпатизируя открыто или втайне противнику». Но надо всем довлел casus foederis — случай, при котором вступают в силу обязательства, вытекающие из союзного договора: у южногерманских государств не могло быть никаких оправданий для возможного уклонения от исполнения договорных обязательств. Бавария и Баден объявили мобилизацию 16 июля, а Вюртемберг – 17 июля. В течение 18 дней 1 183 000 человек (и резервистов, и кадровых военных) прошли через казармы в Германии, составив вооруженные силы военного времени, а 462 000 человек были переброшены к французской границе для начала кампании.

Большую часть работы Мольтке проделал заблаговременно, но оставалось выполнить одну жизненно важную задачу: провести назначения на высшие командные должности в штабах и в действующей армии. Двое уже были на постах в армии: сын короля и его племянник, кронпринц Фридрих Вильгельм и принц Фридрих Карл, оба победители битвы при Садове. Из политических соображений кронпринц принял 3-ю армию, рекрутированную также и из южногерманских государств (5-го и 11-го, 1-го и 2-го баварских корпусов, вюртембергской и баденской полевых дивизий и 4-й кавалерийской дивизии). Это послужило утонченным комплиментом очень уж восприимчивым королям Баварии и Вюртемберга, которым кронпринц без промедления нанес визиты вежливости, но назначение на эту должность вселило в него тревогу. Войска Южной Германии, которые он считал «плохо настроенными в отношении нас и довольно слабо подготовленными в нашем прусском духе», вряд ли, как он считал, смогут успешно противостоять опытным и хорошо подготовленным французам.

Фридриху Карлу дали 2-ю армию (которая включила в себя 4-ю армию, как первоначально планировал Мольтке), состоявшую из четырех корпусов (гвардейского, 3, 4 и 10-го) и двух независимых кавалерийских дивизий – слишком большое оперативное объединение, и даже сам Фридрих Карл жаловался на сложности, связанные с управлением такой махиной. Однако принц проявил себя вполне надежным командующим – если не сказать слишком надежным. Его прозвище «Красный принц» объяснялось гусарской формой, которую он обычно носил. Принц Фридрих Карл производил обманчивое впечатление порывистого и энергичного. На самом же деле он был солидным кадровым военным, склонным к самоанализу, умным, но очень осторожным, что и продемонстрировал в 1866 году и что вновь подтвердилось позже на Луаре.

Весьма трудно было упрекнуть в чрезмерной осторожности командующего 1-й армией генерала фон Штейнмеца, назначение которого было встречено людьми сведущими с удивлением. Разумеется, генерал, которому было за 70 – он родился в 1796 году, – проявил себя в ходе кампании 1866 года блестяще, не считая самого Мольтке. Его корпус при Находе сдержал натиск превосходящих сил австрийцев (пруссаки потеряли здесь 1122 человека, а австрийцы – 5719), более того, сумел отбросить их, а на следующий день преследовал их, одерживая победу за победой, которые, собственно, и подготовили почву для триумфальной развязки при Садове. Личная отвага и решительность фон Штейнмеца сыграли в этом решающую роль, как справедливо считалось. Некоторые видели в нем Блюхера (полководца 1813–1815 годов) новой кампании. Но фон Штейнмец был своеволен, упрям и нетерпим к любым попыткам контролировать его действия. В куда меньшей степени, чем другие старшие офицеры, он был склонен усваивать уроки, которые Мольтке терпеливо пытался вбить в их голову. «Куда подевались его рассудительность и энергичность, – писал один офицер-штабист, не скрывая недоброжелательства, – одно только упрямство и осталось». Одним из объяснений назначения фон Штейнмеца – опасение Мольтке, что сравнительно малочисленная 1-я армия, развернувшая в начале кампании всего два корпуса (7-й, 8-й и 3-я кавалерийская дивизия), возможно, примет на себя основной удар наступления французов в нижнем течении Мозеля и, конечно, Штейнмец – именно тот, кому под силу справиться со столь критической ситуацией. Но, как оказалось, фон Штейнмец стал истинным бедствием. Мольтке ничего не мог поделать с упрямым стариком. Его неповиновение нарушало планы Мольтке, вызывало массу проблем и как минимум однажды едва не привело целую немецкую армию к катастрофе.