На секретной службе Его Величества. История Сыскной полиции - Робер Очкур Страница 18

Темная и грустная октябрьская ночь.

У подножья Царскосельской этапной тюрьмы мерно шагает часовой. Тоскливо ему и скучно. Глухо завывает свою унылую песню холодный осенний ветер, свистит между постройками тюремного здания, перебрасывается на рядом почти стоящий с тюрьмой лес и гуляет по его шелестящим верхушкам…

Темень такая, что даже привыкший уже к темноте глаз часового еле-еле разбирает сравнительно невысокий деревянный забор, которым окружена тюрьма. Напрягает часовой зрение и слух, но вокруг только темень да унылое завывание ветра… Тоскливо, грустно, неуютно!..

Мерно, но все медленнее и медленнее шагает часовой.

До смены еще добрых два часа, а тяжелая неодолимая драма так и подкрадывается, так и смежает очи. Кажется, так бы выбрал уголок поукромнее, где не так продувает ветер, прилег бы и уснул… Или нет… Зачем даже ложиться? Прислонился бы к стенке и вздремнул бы хоть малость… Но нет, нет… Боже сохрани! Нельзя. Служба.

Часовой приостановился, опустил ружье «к ноге» и оперся на него. Голова его потихоньку склонялась на грудь и вдруг беспомощно повисла…

«У-гу-гу-у-у-у…» — завыл ветер.

Часовой вздернул голову, встрепенулся и зорко огляделся вокруг.

Та же темень, то же завывание ветра, та же угрюмая холодная осенняя ночь…

Часовой крепче оперся на ружье, и… опять неумолимая, неодолимая дрема смежила его очи. Он поднял как-то руки к верху дула, где к нему примыкается штык. Опустил на руки голову и сладко задремал…

«Ш-ш-шпок!..»

Сквозь шум и завывание ветра послышался вдруг какой-то шум и падение. Как будто из окна тюрьмы свалился на землю мешок с песком.

Часовой вздрогнул и напряженно оглянулся… Ничего.

Но он слышал, несомненно, какой-то подозрительный шум… Он встряхнулся и быстро зашагал по направлению, откуда к нему донеслось это. Прошел пять шагов, десять — ничего. И вдруг совершенно отчетливо послышались шум и треску ограды, окружающей двор. Кто-то, как кошка, взбирался на нее. Зрение возбужденного часового напряглось до чрезвычайности. Совершенно ясно он вдруг заметил, как над забором поднялась какая-то темная фигура, готовясь перепрыгнуть…

«Бегство!» — мелькнуло молнией в его голове. Он мгновенно приложился и выстрелил.

Тотчас забегали, забили тревогу.

— Арестант бежал! — отчаянно прокричал часовой. Дежурный офицер немедленно снарядил отряд из четырех человек для поимки бежавшего.

Но где было искать? Очевидно, что арестант бросился в лес, находящийся совсем недалеко от тюрьмы. Туда и направилась команда.

Темнота ночи покровительствовала беглецу. В двух шагах едва можно было разглядеть человека, а в лесу и вовсе ничего не было видно.

Полусонные солдаты, отойдя немного от опушки леса в глубину и побродив наудачу с час времени, более для очистки совести, как говорится, всячески ругая арестанта, из-за которого на их долю выпала эта ночная прогулка, вернулись обратно и доложили по начальству, что поиски их успехом не увенчались.

Я в то время был еще приставом ^[28], но уже, как говорится, «на замечании». Мои способности и любовь к сыску были уже оценены, а потому я назавтра же узнал о происшествии, рассказанном выше…

Узнал, конечно, из официальной бумаги, где было сказано, что в ночь с такого-то на такое-то октября из такой-то тюрьмы бежал важный арестант Яков Григорьев, дезертир, зарекомендовавший себя как самый опасный преступник. По всем вероятиям, оный Яков Григорьев направился в Петербург, а потому мне предписывалось его разыскать и куда следует представить.

Надо было поближе познакомиться и с обстоятельствами бегства, и с «формулярным», так сказать, списком беглеца.

Обстоятельства бегства, о которых я уже рассказал несколько выше, показали, что дело приходится иметь с отчаянным, сильным и ловким человеком. История жизни этого человека, с которой волей-неволей мне пришлось познакомиться довольно коротко, показала, что действительно приходилось иметь дело с типом мошенника и преступника не совсем заурядного сорта.

Яков Григорьев — крестьянин по происхождению, но «хорошо» грамотный, что было редкостью в те времена. Насколько помнится, он чуть ли не был из кантонистов. Грамотный, рослый, представительный, он лет что-то двадцати двух был уже унтер-офицером лейб-гвардии Измайловского полка. Но этот чин ему пришлось носить недолго.