Агонизирующая столица. Как Петербург противостоял семи страшнейшим эпидемиям холеры - Дмитрий Шерих Страница 18

Удивительное дело: если заглянуть в официальную статистику болезней и смертности тех дней, кажется, что все уже начало идти на лад:

2 июля – 482 заболевших и 272 умерших;

3 июля – 383 заболевших и 251 умерший;

4 июля – 394 заболевших и 216 умерших;

5 июля – 317 заболевших и 193 умерших;

6 июля – 324 заболевших и 175 умерших;

7 июля – 314 заболевших и 179 умерших.

6 июля объявили и монаршее повеление о том, что «учрежденные в разных местах карантины и кордоны должны быть сняты». Однако петербуржцы радоваться не спешили. Хотя бы потому, что холера была еще очень сильна. И потому что каждая смерть становилась трагедией. Причем умирали во многом те, кому бы еще жить и жить. Горожане уже не стереглись больниц и врачей; Константин Яковлевич Булгаков писал брату 6 июля: «Наши все беспокойствия кончились. Теперь все охотно идут в больницы, как увидели, что болезнь точно существует и не шуточная».

В те дни открывались новые больницы: 5 июля, например, почти одновременно освятили сразу две – на 170 кроватей в Каретной части столицы, и на 25 кроватей на Петербургской стороне, – и это были далеко не последние открытые в холерной столице стационары.

И какая уж, в самом деле, шуточная? Граф Александр Федорович Ланжерон, выдающийся военачальник времен Отечественной войны 1812 года, чьим именем названа часть Одессы, холеры опасался чрезвычайно. Петр Андреевич Вяземский записывал позже: «Граф Ланжерон, столько раз видавший смерть перед собою во многих сражениях, не оставался равнодушным перед холерой. Он так был поражен мыслью, что умрет от нее, что, еще пользуясь полным здоровьем, написал он духовное завещание, так начинающееся: умирая от холеры и проч.».

Полное здоровье длилось недолго: опасение Ланжерона сбылось, он скончался от холеры 4 июля 1831 года. Со гласно завещанию, его тело перевезли из Петербурга в Одессу, где и похоронили. В один день с Ланжероном в столице скончались и еще два известных человека: старейший столичный книгопродавец Иван Петрович Глазу нов, незадолго до того пожертвовавший значительную сумму на борьбу с холерой (погребен на Волковском), и архитектор Василий Алексеевич Глинка. Последний, по воспоминаниям писательницы Марии Федоровны Каменской, «приехал из должности, покушал с аппетитом ботвиньи со льдом, и к ночи уж его не стало». После чего «за Василием Алексеевичем пришли с ног до головы засмоленные люди и в ту же ночь похоронили его на Смоленском холерном кладбище». Ботвинья – популярнейшее тогда первое блюдо, в холеру очень опасное, и состоявшее из «летнего» супа с зеленью, отварной рыбы и льда. Ботвинья еще встретится читателю в этой книге – в том неутешительном контексте. Можно предположить, что особо опасен в этом блюде был лед: замороженная невская вода вовсе не теряла своих губительных свойств…

Александр Федорович Ланжерон

Примерно в те же дни холера похитила еще одного военачальника, героя Отечественной войны 1812, чей портрет в Военной галерее Зимнего дворца висит недалеко от портрета Ланжерона. Генерал Василий Григорьевич Костенецкий снискал себе славу на полях сражений, но перед эпидемией тоже не устоял.

А 7 июля вечером занемог и доктор Матвей Яковлевич Мудров, к рекомендациями которого прислушивались все горожане. Многократно уже упомянутый Константин Яковлевич Булгаков замечал в одном из писем брату: «Мудров бедный все храбрился и особливо за обедом не берег себя; только и твердил: что Мудров ест, то все есть могут».

Однако холера оказалась сильней. Сохранилась легенда о том, при каких обстоятельствах обнаружился его смертельный недуг: «Побуждаемый любознательностью, он отважился на подвиг неслыханный: выразил желание вскрыть труп холерного. Молодой доктор В.И. Орлов вызвался помогать профессору, который безотлагательно приступил к делу… но едва взял нож, как почувствовал себя дурно: обнаружились признаки злейшей холеры, и на другой день Мудров скончался».

Василий Григорьевич Костенецкий

Холерное кладбище на Выборгской стороне стало последним земным пристанищем доктора Мудрова; на надгробной плите его поместили пространную надпись (приводим ее в изложении исследователя петербургских некрополей Владимира Ивановича Саитова): «Мудров Матвей Яковлевич, старший член Медицинского Совета, доктор холерной центральной комиссии, профессор и директор Клинического Института в Московском Университете, д.с.с. и разных орденов кавалер. Окончил земное поприще свое после долговременного служения человечеству на христианском подвиге подавания помощи зараженным холерою в Петербурге и пал от оной жертвою своего усердия, р. 23 Марта 1776, ум. 8 Июля 1831. Жил 55 л.».

8 июля стало датой смерти еще одного видного деятеля того времени, статс-секретаря императора Александра I сенатора Петра Степановича Молчанова. Вот уж кто стерегся от холеры, как мог – но все предосторожности оказались тщетны. Петр Андреевич Вяземский свидетельствовал: «В то время холера начинала разыгрываться. Молчанов очень боялся ее. По возвращении своем в Петербург он наглухо заперся в своем доме, как в крепости, осажденной неприятелем. Но крепость не спасла. Неприятель ворвался в нее и похитил свою жертву».

Мария Шимановская

Еще двумя днями позже холера унесла жизнь академика Императорской Академии художеств по части миниатюрной живописи Петра Осиповича Росси. А 12 июля жертвой холеры стала знаменитая польская пианистка Мария Шимановская; княгиня Надежда Ивановна Голицына позже вспоминала: «Она была из тех, кто, как и я сама, совсем не опасались эпидемии, мы не обращали на нее внимания. Отменное здоровье и веселый нрав г-жи Шимановской обещали ей, казалось, долголетие. Я проводила, можно сказать, свою жизнь с нею и с ее милою сестрою Казимирой… В воскресенье 5 июля г-жа Шимановская с сестрою были в костеле, а после при ехали ко мне. Мы провели вместе время до полудня, делая планы на послезавтрашний день. Она была в прелестном расположении духа. Мы говорили и про холеру, но она была преисполнена отваги и потому говорила, что болезнь не постигнет ее. В следующий вторник она за болела, и в несколько часов безжалостная смерть похитила ее у детей, у старых родителей, у всего обожавшего ее семейства, у друзей! Нынче, когда пять лет миновало после этой потери и я взялась за перо, чтобы рассказать о ней, я все еще чувствую ту же боль, что чувствовала тогда».