Родина слоников - Денис Горелов Страница 18

1960, «Мосфильм». Реж. Григорий Александров. В ролях Любовь Орлова (Варвара Комарова), Эраст Гарин (Джон Пиблз), Павел Кадочников (Гомер Джонс), Андрей Попов (Эдлай Скотт), Элина Быстрицкая (графиня Пандора Монтези), Кола Бельды (студент-шаман). Прокатные данные отсутствуют.

Становление советской музкомедии прошло под знаком идейных контр школ Пырьева и Александрова. Почвенник Пырьев снимал мюзиклы с граблями и частушками, западник Александров — мюзиклы с аренами и саксофонами. У обоих были жены-блондинки, только один по сюжету сводил их с дирижерами, режиссерами и купольными акробатами (даже пастух Костя Потехин выбился в маэстро), а второй — строго с чабанами, трактористами и председателями колхозов-миллионеров. Оба проповедовали пролетарский феминизм, только один — на меже и бахче, а другой — у пюпитра и диспетчерского пульта. Позиции Александрова выглядели безусловно предпочтительней, кабы он не уворовал половину эпизодов «Веселых ребят» и особенно «Цирка» из современных ему голливудских мюзиклов, которые весьма плодотворно изучал во время исторической стажировки в Лос-Анджелесе. Пырьев ответил ему позже: ревю «Кубанские казаки» было структурно вчистую слизано с американской «Ярмарки штата».

Стоило умереть Усатому, Пырьев и Александров торжественно сдались друг другу. Первый поставил сугубо чеховскую драму «Испытание верности» о катастрофе обманутой жены (городской!) — второй пустился в прославление индустриальной и вокальной Сибири в картине «Русский сувенир».

Фильм был помесью международного фельетона с ВДНХ, развернутым попурри из куплетов конферансье Велюрова «Эйзенхауэр бредит войной», «Тунеядцы на досуге танцевали буги-вуги» и «Даже пень в весенний день березкой снова стать мечтает». В тогдашних «Огоньках» и сборниках Бидструпа путешествовал расхожий сюжет: сияющий лайнер «СССР» попирает могучим килем плотик миниатюрных, нестрашных поджигателей войны, рассматривающих победивший социализм в подзорную трубу. На эту тему и веселился Александров.

Совершив аварийную посадку в Сибири, смешанный коллектив Скоттов, Джонсов и Пиблзов находил во льдах вечной мерзлоты обетованную землю ГЭС и Академгородков и подслеповато щурился на урбанистические чудеса в виде самолетов, самокатов, самоваров и самосвалов. Сюжет был по привычке стырен Александровым из фильма Фрэнка Капры «Потерянный горизонт», где белые узурпаторы тем же образом открывали в котловине заснеженного Тибета буддийский рай Шангри-Ла. Параллель меж советской оранжереей и даосским оазисом была бы лестной — однако в СССР-60 единственным человеком, видевшим Капру и оттого способным считать аллюзию, был сам Григорий Александров.

Гостей немедля приняли в пионеры, нарядили в зэковские бушлаты и повели на экскурсию по социализму. По дороге непутевые мистеры Твистеры то и дело терялись, выпадали из кузова, пугались дружественных медведей и окультуренного шамана Кола Бельды. Отставших и промокших исследователей подбирали трудящиеся цыгане-плотогоны и пели им песню «К нам приехал, к нам приехал мистер Пиблз дорогой». Гостям показывали запуск ракеты, зверинец с космическими путешественниками и слоном, который «тоже непременно полетит», пионерку Диамару, названную в честь диалектического материализма, и песню французского композитора Клода Жерара «Лишь Париж я любил — мон Пари! — а теперь и Сибирь я люблю»; Клода играл Гафт, это была его пятая роль и пятый француз (самолет наполняли бывшие и нынешние враги СССР в темных очках — англичанин, американец, немец и итальянка — поэтому единственный вечно дружественный француз Гафт уже встречал их в райских кущах Новосибирска). И разумеется — куда же Александров без Орловой! — гостей сопровождала рачительная хозяйка, операторша кремлевских звезд Варвара Комарова в исполнении Любови Петровны, которой на тот момент стукнуло 58, но она, будто замороженная в брикете мерзлоты, сияла вполне сорокалетним сексапилом и даже ныряла с камня в источник в чем мать родила (нельзя исключать, что это была дублерша).

В отличие от нее, Александров сдавал на глазах. Став классиком в 35, он к шестидесяти уже превращался в ископаемый реликт: не держал сюжет, разменивался на дешевые стенд-ап-интермедии и обильно цитировал сам себя (оркестровый пароход из «Волги-Волги», танец вамп Орловой на пушке из «Цирка», пролет на автомобиле над бездной из «Светлого пути» и зажигание солнечных батарей в «Весне»). Эпические аттракционы больше не работали ни в Голливуде, ни в России. К тому же на старости лет из автора, как часто бывает, полезли затаенные необычности и некомильфотности. Дело в том, что Г. В. Александров был убежденным гомосексуалистом, а жену держал исключительно для декорации. Поэтому укладывание господ Скотта и Пиблза в одну постель и обращение к секретарю Гомеру «Гомми» звучало более чем двусмысленно.

Настоящая его фамилия была Мормоненко. Гей Мормоненко вполне мог и сам плыть в бабочке за бортом нашего исполинского суперлайнера со свершеньями, колоннами и стартовыми площадками, но стал Александровым — как капельмейстер военного хора, сочинивший гимн, как три академика, в том числе президент Академии наук, как секретарь ЦК, разжалованный за связь с балеринами, и как помощник Л. И. Брежнева, тогда еще Председателя Верховного Совета. Он сочетался узами с гражданкой Орловой, сделал ее «нар. арт. СССР» (так сокращали в сталинских титрах), и две звучные раскатистые фамилии стали завершать каждый фильм боем курантов и перезвоном шампанских бокалов. Этим союзом зычности и легкости они пытались нагнать новое поколение комедиографов — конкретно Рязанова, уже снявшего «Карнавальную ночь».