Покрышкин - Алексей Тимофеев Страница 18

Свободное время Александра, как и в Перми, в основном отдано планерному кружку. Построить своими силами авиетку — миниатюрный моноплан с мотоциклетным мотором! Этим увлекались в те далекие годы молодые головы… К весне постройка была завершена. Испытатель — Покрышкин. «Аэродром» оборудован на льду Финского залива. Проверив мотор и рулевое управление, Александр в пробковом шлеме уже собрался занять место в кабине. Вдруг, к его большой досаде, начальник кружка военлет Лось-Лосев решил сам совершить первый полет, который обещал быть весьма непростым — с Балтийского моря дул сильный ветер. Приземлившись, Лось-Лосев взлетел еще раз. Вдруг авиетка с 50-метровой высоты с очень крутым углом пошла на посадку, от резкого удара об лед отвалилась подмоторная установка. Взмыв метров на 30, авиетка рухнула вниз. Пилота увезли в больницу с серьезными травмами. Будущего трижды Героя судьба хранила и в тот ветреный день…

В ожидании приказа о назначении Покрышкин получил известие о смерти отца. Несколько дней добирается до родного города, где не был более двух лет. В пути, как вспоминал Александр Иванович, много передумал о судьбах отца и деда. Нет, что бы ни было, надо вырваться из круга тяжелого приземленного быта Закаменки — городской окраины, где можно пропасть и в гораздо более благополучные времена… Вырваться, продолжить образование. Летать! Быть первым!

Те раздумья, наверное, повлияли и на отношение Покрышкина к водке. Пить вино, очень редко и умеренно, он начал лишь в двадцать с лишним лет и всю жизнь отличался разумной выдержкой в этом вопросе, неизменно злободневном на Руси.

На похороны отца Александр опоздал. Побывал на могиле, повидался с матерью, бабушкой, братьями и сестрой. Постоял на берегу Оби… Молодого командира уже ждал юг, Краснодар, авиационное звено связи 74-й Таманской стрелковой дивизии, куда он был назначен приказом наркома обороны СССР от 17 декабря 1934 года.

С другом по Перми и Ленинграду Пильщиковым Покрышкин встретился лишь через десять с лишним лет, в мае 1945-го в Германии. Была эта внезапная встреча и радостной, и грустной. Пильщиков, летчик, командир полка, был сбит над Восточной Пруссией, попал в плен. Освобожденный американцами он шел к своим на восток. Шел навстречу жестким допросам особых отделов…

Покрышкина, как подчеркивали многие из знавших его, отличало стремление «познать все в авиации» не только с технической точки зрения. Его интересовали психология летчика, история авиации, опыт лучших пилотов прошлого, в первую очередь тех, кого отличали не только бесстрашие и воля, но и способность глубоко и самостоятельно мыслить. Поэтому еще с довоенных лет любимыми героями Александра Ивановича стали русские летчики Петр Николаевич Нестеров и Евграф Николаевич Крутень.

В образе мыслей, биографиях Нестерова и Покрышкина много сходных черт. В истории отечественной авиации они соединены благородным родством душ.

В те годы, когда летчики не осмеливались накренить свой хрупкий аппарат на вираже, когда каждый полет был рискованнейшим шагом в непознанную стихию, Петр Нестеров не просто ошеломил мир рекордным трюком — «мертвой петлей», он открыл новую эру в авиации, стал основоположником высшего пилотажа. Русский летчик покорил воздух!

Именно так видел значение своей «петли» сам П. Н. Нестеров, который писал: «Уже теперь наши военные круги, до сего времени относившиеся отрицательно к этим эволюциям, отказались от прежних взглядов и признают за мертвой петлей крупное авиационное значение. Вот почему я пользуюсь страницами газет, чтобы познакомить читателей с сущностью одного из важнейших вопросов современности…»

Личным примером, убедительными и ясно написанными статьями П. Н. Нестеров повел за собой пилотов, вокруг него сложилась в России школа летчиков.

К удивлению публики и прессы, широко известный французский летчик, бравый унтер-офицер кавалерии А. Пегу, чьим последователем, не разобравшись, газетчики назвали Нестерова, с редким благородством признал приоритет русского. Во время выступлений в России Пегу пришел на встречу в Политехническом музее и заявил, что решился на «мертвую петлю», только узнав о полете Нестерова. Под овации зала русский и француз обнялись и расцеловались.

В некрологе «Памяти друга» И. И. Сикорский подчеркивал: «Наряду с безграничным опытом Нестеров сочетал глубочайшую уверенность в силу теории и науки. Бывало, он уединялся на неделю, месяцы, чертит, рисует, вычисляет, составляет таблицы и только после большой упорной чисто кабинетной работы вылетает, поражая всех смелостью и точностью расчета… Значение таких людей, как Нестеров, сейчас, в наше время, бесконечно велико. Авиаторов-практиков весьма достаточно. Но авиаторов-ученых, т. е. людей, которые соединяют умение летать с глубоким знанием теории летания, которые ни на минуту не прерывают связи с наукой, очень немного. Нестеров бывал у нас часто в Киеве, где я близко его изучил, как человека. Хладнокровие и выдержка, наряду с величайшей готовностью совершить любой подвиг, отличительная черта его характера, поражала всех близких, знавших его. То, на что другие люди способны при сильнейшем возбуждении, хотя бы патриотическом, Нестеров делал спокойно, размеренно, с полным сознанием совершаемого…»

Более чем вероятно, что эти строки в изданной Государственным издательством оборонной промышленности в 1939 году книге К. Е. Вейгелина «Путь летчика Нестерова» читал перед войной Покрышкин. Очевидно сейчас, что слова Сикорского о Нестерове можно в полной мере отнести к жизни и боевой деятельности Покрышкина. К летчикам-исследователям такого уровня в отечественной авиации XX века можно, видимо, причислить только последователя Нестерова — Е. Н. Крутеня и еще одного великого — М. М. Громова. Правда, его «Заметки о летной профессии» и воспоминания «На земле и в небе» (полный вариант) опубликованы лишь в 1990-х.

Что еще роднит Нестерова и Покрышкина? Вера в себя, в продуманное и проверенное на деле заставляла Нестерова идти вразрез с официальной «Инструкцией для военных летчиков» (1912 г.), запрещавшей крен на вираже свыше 20 градусов. Нестеров рисковал карьерой, да и большинство коллег его идеи поначалу всерьез не воспринимали. Но, как писал Петр Николаевич: «…я вижу, что большинство аварий, о которых приходится ежедневно читать в газетах, происходит от неправильных маневров летчика. Но… так его учили… Вот для доказательства своих взглядов я и проделывал, как некоторые называют, опасные фокусы или «трюки»… Благодаря подобным опытам мне не страшно никакое положение аппарата в воздухе, а мои товарищи теперь знают, что нужно сделать в том или ином случае».

О намерении совершить «мертвую петлю» Нестеров не сообщил своему начальству. После великого полета начальник воздухоплавательной части Генштаба генерал М. Шишкевич назвал «петлю» Нестерова бесполезным опытом. Были и предложения арестовать возмутителя спокойствия на 30 суток! Француз Пегу уже крутил одну «петлю» за другой, а Нестерова от ареста спас, возможно, только шум в иностранной прессе.

Как писал с оптимизмом в 1939 году автор книги о П. Н. Нестерове: «У наших летчиков нет тех горьких разочарований, тех мытарств, которые пришлось испытать на своем пути летчику царской армии Нестерову». Но жизнь показывает, что есть закономерности, не зависимые от страны, строя или режима. «Тот, кому свойственны поступки выдающегося человека, — конспектировал в своей «Важной тетради» летчик и создатель Авиации дальнего действия в годы Великой Отечественной войны Главный маршал авиации А. Е. Голованов, — неизбежно испытает противодействие со стороны заурядных людей своего века; тот, кому свойственны размышления человека независимого ума, непременно будет осужден людьми». Но великие летчики претерпевали все мытарства во имя спасения жизни боевых товарищей и победы над врагом!