Рюрик - Евгений Пчелов Страница 18

В продолжение работы над «Историей» уверенность Татищева в своих предположениях только крепла. Он дает более развернутые пояснения, например, о том, «что Оскольд был пасынок Рюриков и с Игорем не одной матери или сын Рюриков, а пасынок овдовевшей княгини Рюриковой», что Олег, «как мнится, шурин Рюриков, а Игорю дядя по матери», что имя Ольге «не словенское, но варяжское дано, оное, видно, для изъявления благодарности князю Ольгу ей переменено» (по летописи, именно Олег привел Ольгу в жены Игорю) ^[46]… Все эти предположения преследовали цель объяснить скупые сообщения летописных источников, и некоторые из них впоследствии даже закрепились в исторической науке и особенно околоисторической беллетристике. Однако от этого их сугубо гипотетический характер не изменился.

Предложил Татищев и дату рождения сына Рюрика Игоря, хотя, как говорилось выше, в «Повести временных лет» и вообще в ранних летописях она отсутствует. В Воскресенской летописи, впрочем, говорилось, что к моменту смерти Рюрика Игорь был двух лет от роду ^[47]. Но Татищев выдвинул оригинальную датировку. В своих расчетах он опирался на некую «Раскольничью летопись», которой пользовался. Что это была за летопись, так до сих пор и не определено. Недавно была высказана гипотеза о том, что ссылки на нее в татищевской «Истории» представляют собой на самом деле мистификацию ^[48]. Но как бы то ни было, по объяснению самого Татищева 875 год возник следующим образом (цитирую по второй редакции, более внятно объясняющей выбор даты): «Рождение Игорево едва не во всех списках пропущено, но в Раскольничьем токмо написано, и годы положены три споряд: 873-й. 874-й, 875-й; для того я положил в последнем 875-м, взирая, что в приходе его в Киев 882-м написано, что его Олег, яко младенца, нес» ^[49]. Из этого сообщения, впрочем, не вполне понятно, под каким же годом все-таки стояло известие о рождении Игоря в этой летописи — то ли под 873-м, после которого были еще два «пустых» года, то ли под 875-м, которому два «пустых» года предшествовали… Согласовав это известие с тем, что содержится в летописном рассказе о захвате Олегом Киева, Татищев и вывел год рождения Игоря, которому, таким образом, к 882 году должно было быть семь лет.

Но дальнейшие конструкции Василия Никитича ко времени создания второй редакции «Истории» обрели неожиданное подкрепление. Дело в том, что, по словам Татищева, ему в руки попали сведения из одного совершенно уникального источника. Детективная история его обнаружения была описана автором в первой части своего труда, где ей посвящена самостоятельная, четвертая глава. Эта глава называется «О истории Иоакима епископа новгородского» ^[50]. Надо заметить, что сам Татищев называл этот источник «историей», и только последующие авторы стали называть его «летописью». Вот как описывает Татищев его появление. Работа над «Историей» заставила Василия Никитича предпринимать всюду, где только можно, поиски «полнейших манускрыптов для списания или прочитания». Среди других людей, к которым обращадся Татищев, был и его «ближний» свойственник Мелхиседек Борщов, который служил игуменом в разных монастырях, а к тому времени являлся архимандритом Бизюкова Крестовоздвиженского монастыря Дорогобужского уезда Смоленской губернии. Кстати, обитель эта находилась под особым покровительством известной дворянской семьи Салтыковых, к которой принадлежала царица Прасковья Федоровна, жена царя Ивана Алексеевича, старшего брата Петра I, также опекавшая монастырь (Василий Никитич находился с ней в дальнем родстве). Татищев просил Мелхиседека, чтобы тот «дал обстоятельное известие, где какие древние истории в книгохранительницах находятся, а ежели в Бизюкове монастыре есть, то б прислал мне для просмотрения, ибо я ведал, что он в книгах мало знал и меньше охоты к ним имел».

На свое письмо от 20 мая 1748 года Татищев получил от архимандрита ответ, в котором тот сообщал, что «ныне монах Вениамин, которой о собрании руской истории трудится, по многим монастырем и домам ездя, немало книг руских и польских собрал. Я его просил, чтоб из руских старинных книг хотя одну для посылки к вам прислал, а я ему обесчал заклад дать для верности, да он отговорился, что послать не может, а обесчал сам к вам ехать, если его болезнь не удержит; я ему на то обесчал за подводы и харч заплатить. Однако ж он не поехал, сказав, [что] за старостию и болезнию ехать не может, а прислал три тетради, которые при сем посланы, и прошу оные не умедляя мне возвратить, чтоб ему отдать». Впоследствии Татищев решил, что «Вениамин монах токмо для закрытиа вымышлен». Присланные тетради представляли собой следующее: «из книги сшитой выняты, по разметке 4, 5 и 6-я, письмо новое, но худое, склад старой, смешанной с новым, но самой простой и наречие новогородское». Видимо, это была копия с какого-то более раннего текста. Татищев загорелся желанием увидеть оригинал, а не переписанные специально для него тетради. Поэтому, выписав из них те сведения, которых не было в известных ему летописях, он отослал их обратно и попросил Мелхиседека, «ежели всея книги прислать неможно, то б прислал мне первые три да из следуюсчих сим несколько». Но надежды не оправдались. В сентябре Татищев получил известие, что архимандрит умер, «а пожитки его разстосчены, иные указом от Синода запечатаны». Все попытки выяснить судьбу рукописи не увенчались успехом.

Сначала Татищев решил дополнить «Несторову» летопись, то есть летописное изложение своей «Истории», уникальными сведениями нового источника, но потом, рассудив, что «мне ни на какой манускрыпт известной сослаться нельзя», решил просто привести их в отдельной главе. Этот факт, как кажется, демонстрирует весьма профессиональный подход Татищева к своему делу. Как настоящий историк, Татищев не доверяется сведениям пропавшей рукописи, поскольку не ознакомился с ней воочию и имеет о ней лишь поверхностное представление. Это представление достаточно, однако, для того, чтобы историограф не только определил наличие в ней уникальных сведений, но и установил ее связь с польскими «историями», то есть историческими сочинениями польских хронистов XV–XVI веков, которые, по мнению Татищева, опираясь на русские летописи, могли сохранить какие-то древние сведения.

Сама «история», копия части которой оказалась в руках у Татищева, согласно его предположению, являлась трудом первого новгородского епископа Иоакима Корсунянина, согласно церковной традиции, занимавшего кафедру в конце X — первой трети XI века. Таким образом, оказывалось, что это чуть ли не самый древний летописный памятник Руси. «Сиа же, которую я при окончании моего труда получил, — пишет Татищев об «Истории Иоакима», — мнится, совершенно древняго писателя более, нежели Нестор, сведусчаго и не иначе, как в греческом языке, так в истории искусного. Хотя нечто и баснословное по тогдашнему обычаю внесено, по обстоятельствам кресчения новогородцев точно показует о себе, что есть Иоаким епископ». Таким образом, авторство Иоакима было установлено Татищевым на основании, во-первых, уникальных сведений самого текста, а во-вторых, подробным рассказом «истории» о крещении новгородцев.