Евангелие от Маркса - Анна Бусел Страница 18

Еще в 1903 г. Булгаков издал сборник своих статей под названием «От марксизима к идеализму», в котором выдвинул идеализм фундаментом для прогрессивной общественной программы в противовес экономическому материализму, который он отождествлял с марксизмом, и на этом основании продолжал третировать марксизм, несмотря на то, что к тому времени уже вышла в свет работа Ленина «Что делать?». Луначарский осудил Булгакова как «изменника», а религиозная критика удовлетворенно отметила, что «марксизм заскучал в душных рамках своей догмы». Затем Булгаков активно сотрудничал с Бердяевым в журнале «Вопросы жизни». Журнал был задуман Мережковским и Перцовым как орган Петербургских Религиозно-философских собраний и стремился преодолеть декаденство обращением к идеям новой религиозной общественности. Здесь Булгаков интенсивно печатал свои статьи, здесь он положил начало исследованию «религии человекобожества», начиная с Л. Фейербаха. Дальнейшая эволюция Булгакова определила к 1905 г. формулировку им задач «Союза христианской политики» в программной статье «Неотложная задача». Булгаков писал: «Общая философская почва, на которой вырос современный социализм, есть атеистический гуманизм, религия человечества, но без Бога и против Бога. Та великая жизненная правда, которая содержится в социализме… слилась в нем с воинствующим гуманистическим атеизмом… и слова Маркса „Религия есть опиум для народа“ выражают едва ли не общее убеждение представителей современного радикализма и социализма».

Здесь читателям снова надо напомнить, что Маркс и Энгельс определили Бога господствующей тогда монотеистической религии как «иудейского, исключительно национального бога Яхве». Так что формула «религия есть опиум для народа» относится к монотеизму Яхве. Но вместо того, чтобы исследовать этот иудейский монотеизм и признать правоту марксистского «атеизма», богоискатели об этом молчали. Правда, надо отдать должное С. Булгакову — он гневно обрушивается на официальное православие, которое «не только отравляло своей казенщиной народную душу, но глубоко пропитало своим ядом землю, на которой стояло… Никоны и Гермогены суть вороны, каркающие над руинами рассыпающегося официального „православия“, которые заслоняют до сих пор Христову церковь. Каждый шаг вперед в освобождении России довершает разрушение этого казенного здания официального „православия“. Да здравствует разрушение, долой вековую гниль и плесень, отравляющую новую жизнь!»

Средневеково-монашеское отречение от мира, индифферентизм к политике и общественности является антихристианским мировоззрением, говорит Булгаков. Ибо по учению христианства история есть богочеловеческий процесс. Для этого мало одних усилий личного совершенствования и душеспасительства, необходимо воздействие и на общественные формы, необходима социальная мораль, христианская политика как средство внешнего устроения человечества. Любовь к ближнему должна простираться и на общественные и политические отношения. Экономическое порабощение недопустимо, но все существовавшие способы производства, — рабский, феодальный и капиталистический, — основаны на таком порабощении человека человеком. Уничтожение коренной неправды капиталистического строя социализмом или коллективизмом соответствует требованиям христианской политики. Коммунизм озаряет первоначальное христианство, и этот порядок должен быть признан нормой человеческих отношений. «Внешний, механический социализм сам по себе, конечно, вовсе не имеет того перерождающего значения, которое приписывается ему сторонниками экономического материализма, он есть только отрицательное средство; но и чисто отрицательное, освободительное значение его настолько велико, что задачи его должны быть признаны существенными. Требования коллективизма должны быть поэтому целиком включены в задачи христианской политики. Нужно отметить еще одну высоконравственную сторону даже чисто механического, внешнего, так сказать, материализма: он вводит всеобщую обязанность труда (для трудоспособных) и объявляет войну праздности и тунеядству. Социализм в этом смысле есть апофеоз труда, как нравственного начала, святыню труда он кладет в основание хозяйственного строя».

Булгаков справедливо критикует средневековое православное духовенство, застывшее в своем догматизме. Он утверждает, что освобождение личности есть религиозная истина абсолютного характера. И она требует для своего постепенного исторического осуществления относительных исторических средств, которые меняются вместе с обстоятельствами. Нахождение их составляет задачу общественной науки. Но «когда наши иерархи начинают проповедовать по общественным и политическим вопросам, то, помимо антихристианской реакционности (не всегда даже сознательной) их общего направления, они прямо поражают круглым своим невежеством в области, о которой говорят. До сих пор они находятся в кругу каких-то допотопных или, по крайней мере, докапиталистических представлений, в котором в качестве единственной реакции на социальные нужды известна только раздача милостыни и устройство богаделен. Они глухи и слепы к могучему социальному движению современности» (там же, с. 35–36). Этому должен быть положен конец, говорит Булгаков. Социальная этика должна стать предметом преподавания в духовных школах. Пора понять, что Христова заповедь накормить голодного, одеть нагого и т. д., исполняется посредством социального законодательства, рабочих организаций, кооперативного движения. Надо определить, какая из борющихся общественных групп является нуждающейся, угнетенной, на чьей стороне социальная справедливость, и включаться активно и сознательно в эту борьбу. «В великой социальной борьбе наших дней, в которой на одной стороне стоит сила владения капитала, а на другой — эксплуатируемые и неимущие представители труда, страдающие и от безработицы, и от недостатка, и от порабощения, и от непосильного труда, Христова заповедь… решительно повелевает нам стать на сторону труда… В этом смысле классовая политика… есть единственно возможная форма христианской политики для данного момента». Но при этом Булгаков подчеркивает свой антимарксизм: «Это вовсе не значит, чтобы мы разделяли догмы марксизма, — можно признавать классовую политику как факт, как практическую необходимость, и быть в то же время совершенно чуждым этике и философии марксизма, оставаясь на почве христианства» (там же, с. 37).

По мнению Булгакова, Фейербах, Маркс, Энгельс и их последователи исповедуют особую религию. Но, конечно же, Булгаков и другие богостроители не предполагали, что это могла быть религия света и добра. Они возводили совершенно иную концепцию. По Булгакову, «атеизм, понимаемый как человекобожество, есть их религия, и именно из этой религии, а не из непосредственной и простой любви к человечеству, и проистекает их демократизм и социализм… Демократизм и социализм являются не самостоятельной ценностью, но лишь средством для атеизма, для борьбы с религией Богочеловечества во имя религии человекобожества… В чем же действительная и существенная разница между атеистическим и христианским социализмом, между социализмом человекобожества и социализмом Богочеловечества?… Социализм атеистический служит средством навсегда отгородиться от Бога (читай: от иудейского бога Яхве! — А. Б.), устроить жизнь так, чтобы совсем не было потребности в религии (читай: в иудейской религии! — А. Б.). Царство Христа не от мира сего (читай: не от ветхого мира! — А. Б.), и хотя социализм и является необходимой формой христианской политики, как исполнение заповеди любви, однако лишь как ее логическое последствие, но сам по себе с своими земными задачами не становится в качестве высшей ценности, сохраняя значение только средства. Царство же атеистического социализма вполне и всецело от мира сего (читай: от Нового Мира! — А. Б.), это те же идеалы иудейского мессианизма, ограничивающиеся задачей устроения земного царства» (там же, с. 44–45).