Княжна Тараканова - Игорь Курукин Страница 18

Однако, как говорил тот же Вольтер, «Польша — всего лишь прекрасный предмет для разглагольствований». «Памфлетная война» предназначалась для общественного мнения просвещённой Европы, но не могла повлиять на ситуацию в самой Польше. С началом Русско-турецкой войны 1768–1774 годов конфедерация несколько воспряла, имея поддержку Турции и Франции: последняя прислала полякам в качестве командующего полковника Шарля Дюмурье и нескольких офицеров-инструкторов, которые, однако, не смогли переломить ход кампании. Дюмурье, чтобы создать пехоту и инженерные части, попробовал было нарушить «кардинальные права» и доверить ответственные посты крестьянам, но ни один помещик не хотел их давать; знатные шляхтичи не желали подчиняться иностранцу. В 1771 году Суворов под Краковом разбил Дюмурье, а затем и корпус храброго лидера конфедератов Пулавского; в Литве при Столовичах потерпел поражение примкнувший к конфедерации гетман Огиньский. Объявив о низложении короля, конфедераты обрекли его на подчинение императрице. Россия, не добившись собственного протектората над Польшей, с подачи прусского короля Фридриха II склонилась к разделам Речи Посполитой, первый из которых состоялся в 1772 году.

«Пане коханку» и в Венгрии жил на широкую ногу, поил и кормил шляхту — пока позволяли вывезенные с родины средства, займы и заклад драгоценностей. Он снарядил и послал в Польшу эскадрон драгун, но сам теперь стремился держаться подальше от военных авантюр. Князь переехал в Германию и предпочитал искать поддержки как у европейских монархов, так и, прежде всего, у султана, который после ряда поражений от русских войск и потери Крыма всё ещё продолжал вести с Россией тяжёлую войну. Поездка осенью 1773 года в Париж успеха не принесла — французский король отказался рекомендовать Радзивилла в Стамбуле. Тот, однако, не унывал, вновь соблазнял турок перспективой сотрудничества и даже обещал им помощь. Наконец, «Пане коханку» решился лично отправиться на Восток и в феврале 1774 года прибыл в Венецию — отсюда он вновь обратился к только что вступившему на престол в момент наибольшего упадка Османского государства султану Абдулгамиду и просил разрешения присоединиться к действовавшей против русских турецкой армии.

Здесь к Радзивиллу присоединилась наша героиня. Встреча их не была совсем уж случайной — «по газетам», как пыталась она представить на следствии. Видимо, проживая то в Страсбурге, то в Мангейме, он узнал про загадочную то ли персидскую, то ли русскую «княжну» из Оберштейна. В конце 1773 года её стал посещать некий молодой человек — скорее всего, шляхтич Михаил Доманский из окружения князя. Встречи быстро переросли в новый роман. Знакомство с Радзивиллом открывало для «княжны» более заманчивые перспективы, чем отношения с надоедливым и нерешительным графом Лимбургом.

Можно, конечно, рассуждать на тему, кто на кого первым «вышел», являлся ли шляхтич Доманский тем самым «мосбахским незнакомцем», который посещал Оберштейн в конце 1773 года, и встречался ли сам Радзивилл с «княжной» в специально нанятом для этого свидания доме в пфальцском городке Цвайбрюккене. Но, право, детали этого маскарада не являются такими уж существенными. Более важным представляется другое — то, что нет оснований полагать, будто самозванка была «выращена» польскими кругами, враждебными Екатерине II и её варшавскому ставленнику Станиславу Понятовскому. До конца всё того же 1773 года она была обычной искательницей приключений и путешествовала в поисках подходящего содержания и богатых «спонсоров», что само по себе занятие не слишком благородное, но к европейской политике отношения не имеющее.

Но объявление таинственной дамы из Оберштейна российской принцессой, кто бы ни был его инициатором, оказалось выгодным как ей самой, так и Радзивиллу. В марте 1774 года несостоявшаяся графиня объявила Филиппу Фердинанду о том, что теперь с помощью поляков будет играть «политическую роль». «Княжна» рассчитывала на блестящего польского вельможу, чьё окружение и образ жизни выгодно отличали его от «жениха» — зануды и скупердяя. Да и само сближение со знаменитым литовским магнатом поднимало её престиж — хотя бы в глазах графа Лимбурга и кредиторов. Радзивилл же получал дополнительный козырь в игре с Парижем и Стамбулом в качестве покровителя загадочной русской «принцессы». Ведь не мог же князь не знать историю о том, как при поддержке доблестной шляхты достиг российского престола Лжедмитрий I в 1605 году и как это почти удалось сделать Лжедмитрию II в 1608-м.

К тому же чудесные превращения восточной «княжны» вполне соответствовали стилю «Пане коханку», любившему поражать слушателей фантастическими историями о своих приключениях: «Он, например, рассказывал, будто служил поварёнком у некоего Галецкого, с которым ежедневно ходил пешком на охоту; при взятии Гибралтара, уверял, будто вскочил на крепостной вал на половине лошади, а другую половину, заднюю, в это же время оторвало ядром. „Ведь это справедливо?“ — свидетельствовался князь кем-нибудь из своих приближённых — Боровским или Володкевичем. „Очень может быть, князь, что именно так и случилось, — ответил однажды который-то из них, — но я свидетельствовать не могу: я в то время был уже убитым“. Князь Радзивилл любил описывать, как он на верёвке влез раз на небо и виделся там с Иисусом Христом, Богородицею и с святыми… Иногда с тоски и от нечего делать в нём проявлялась фантазия Нерона и Гелиогабала: он воевал с небывалыми неприятелями, с ума сходил, врал и сумасбродничал, точно пробуя, до какой границы может дойти придворная низкопоклонность. Он так отлично привык к своим выдумкам, что как будто и сам уверовал в их правду».

Как же князю было не заинтересоваться прибывшей из Персии инкогнито русской «принцессой»? В этом смысле они подходили друг другу, а потому и должны были договориться, тем более что в общественном мнении просвещённой Европы поддержка страдающей Польши пользовалась большей популярностью, чем мелкие территориальные притязания столь же мелкого германского владетеля. Однако политический роман не обязан был становиться любовным; во всяком случае, польский биограф князя отрицает увлечение «Пане коханку» авантюристкой и полагает, что она была только средством для осуществления его не менее авантюрных планов союза с турками.