Отречение. Император Николай II и Февральская революция - Всеволод Воронин Страница 18

Видимо, итогом этого разговора стала также телеграмма генералу Н.И. Иванову в Царское Село, отправленная в первом часу ночи 2 марта «от имени государя» ^[108]. В ней говорилось: «Прошу до моего приезда и доклада мне никаких мер не предпринимать». Экстренный приезд царского и свитского поездов в Псков повлек за собой задержку эшелонов с войсками, направлявшимися к Царскому Селу в распоряжение генерала Н.И. Иванова. Они были остановлены «между Двинском и Псковом», а из-за мятежа в Луге был поставлен «вопрос о их обратном возвращении». Вскоре начальник штаба Северного фронта Ю.Н. Данилов своей телеграммой объявлял «высочайшее соизволение вернуть войска» ^[109]. Наступательная операция по взятию Петрограда была отменена.

Разговор царя с генералом Н.В. Рузским предшествовал главному событию этой ночи – переговорам по прямому проводу Рузского и Родзянко «по особому уполномочию Его величества». Проведение этих переговоров было согласовано штабами Северного фронта и Петроградского военного округа, о чем штаб Северного фронта не замедлил доложить в Ставку ^[110]. Правда «особое уполномочие» царя было скорее формальностью. Будучи хозяином положения, Рузский, на глазах возненавидевших его генералов и офицеров свиты Е.и.в., распоряжался царской волей по своему усмотрению, а царской судьбой – в соответствии с указаниями М.В. Алексеева. Еще до ночного разговора с царем он отверг намерение дворцового коменданта В.Н. Воейкова «переговорить лично по прямому проводу с Родзянко», заявив, что Родзянко в этом случае «не подойдет к аппарату», и твердо добавил: «Я сам буду говорить с Михаилом Владимировичем» ^[111].

Разговор Рузского и Родзянко по прямому проводу продолжался 4 часа – с 3½ часов ночи до 7½ часов утра 2 марта 1917 г. По словам Рузского, царь «сначала предполагал» поручить Родзянко сформировать «министерство, ответственное перед Его величеством», однако «затем» принял «окончательное решение […] дать ответственное перед законодательными палатами министерство» и намерен поручить Родзянко «образовать кабинет», а также объявить об этом в манифесте, который «спроектирован». В ответ Родзянко, рассказав о событиях «одной из страшнейших революций», сказал, что предложенного манифеста «недостаточно и династический вопрос поставлен ребром». Единодушными, по уверениям председателя Думы, стали «грозные требования отречения в пользу сына, при регентстве Михаила Александровича». При этом он резко отзывался о бывшем правительстве и императрице Александре Федоровне, посулив ей «тяжелый ответ перед Богом» за желание отвратить царя «от народа». Говоря о «присылке генерала Иванова», Родзянко восклицал: «Прекратите присылку войск, так как они действовать против народа не будут. Остановите ненужные жертвы». Попытавшись уйти от вопроса о «грозных требованиях отречения», Рузский дипломатично предложил «найти такой выход, который дал бы немедленное умиротворение», чтобы армия могла «смотреть только вперед, в сторону неприятеля»; а по поводу отправки войск с фронта на Петроград сообщил, что «этот вопрос ликвидируется».

Затем главнокомандующий Северным фронтом переслал председателю Думы проект предложенного Алексеевым манифеста и изъявил готовность принять «поправки». Родзянко, однако, парировал предложение собеседника сетованиями на «власть», ускользающую у него «из рук», и на царящую «анархию». Набравшись куража, он объявил, что «вынужден был сегодня ночью назначить временное правительство», и продолжал настаивать на своем: «К сожалению, манифест запоздал; его надо было издать после моей первой телеграммы (поздним вечером 26 февраля. – В.В.) немедленно, о чем я просил государя императора; время упущено и возврата нет; повторяю Вам еще раз; народные страсти разгорелись в области ненависти и негодования…». После этих слов Родзянко без устали начал сыпать обещаниями всемерно заботиться об армии: «…Наша славная армия не будет ни в чем нуждаться; в этом полное единение всех партий, и железнодорожное сообщение не будет затруднено; надеемся также, что после воззвания временного правительства крестьяне и все жители повезут хлеб, снаряды [!] и другие предметы снаряжения; запасы весьма многочисленны, так как об этом всегда заботились общественные организации и особое совещание» ^[112].

В словах Родзянко звучало его безудержное стремление удержать свою призрачную власть, заручиться поддержкой генералитета и сделаться, наконец, тем, кем, шутя, нарекли его ввергнутые в пучину гражданской войны офицеры бывшей Русской императорской армии – герои «Белой гвардии» М.А. Булгакова:

Рожают овцы под брезентом, Родзянко будет президентом ^[113].

Перед лицом высшего командования председатель Думы усердно изображал из себя гаранта спокойствия, порядка и победоносного окончания войны. Вместе с тем, считавшийся слишком умеренным не только для революционных партий, но и для «блока», он требовал отречения царя, чтобы завоевать дополнительные политические «очки». Рузский, со своей стороны, грозил «анархией» в рядах армии и добивался одобрения готового царского манифеста об «ответственном министерстве». «В сущности, – гнул он свою линию, – конечная цель одна – ответственное перед народом министерство, и есть для сего нормальный путь для достижения цели – в перемене порядка управления государством». Исчерпав все свои доводы легального характера, Родзянко без обиняков высказался за то, чтобы «переворот» был «добровольный и безболезненный для всех, и тогда все кончится в несколько дней». На мгновение возомнив себя вершителем судеб, думский вождь возлагал на себя всю ответственность за производимые в стране перемены. «…Ни кровопролития, ни ненужных жертв не будет. Я этого не допущу», – торжественно возвещал он по прямому проводу. «Дай Бог, чтобы все было так, как Вы говорите», – отвечал ему главнокомандующий фронтом, но тут же озадачил временного правителя прямым вопросом: «нужно ли выпускать манифест?». Родзянко поначалу засомневался, но, узнав, что Рузский уже «получил указание передать в Ставку об его напечатании» и сделает это, председатель Думы сдался и «даже» просил «об этом» [правда, было еще не ясно, мог ли выход манифеста об «ответственном министерстве» дезавуировать заявленное председателем Думы требование отречения].

Временный комитет Государственной думы