Шолохов - Андрей Воронцов Страница 18

Махно иронию заметил:

— Это вам, на Дону, не хватает! Восстали в 19-м, так шли бы на соединение со мной! Нет, вам обязательно генералов надо, чтоб стегали вас нагайками по жопе! Козаки — природные анархисты! И ушли они в свое время в Сечь и на Дон, чтобы вольно жить, без всякого государства. Я держу теоретиков, чтобы разрушать в народе ложь о государстве. А то, куда ни придешь, всюду вопрос: как же теперь без державы? Ты поезжай в Гуляй-Поле и посмотри, как живут без державы. Живут не тужат! В Екатеринославе явились ко мне рабочие и говорят: «Что мы будем делать без заводов, они же нас кормили?» Я зову Эмигранта, он им популярно объясняет: «Мы освободили вас от золотопогонников, теперь устраивайтесь сами. На заводах есть железо, есть проволока, канаты, ремни; продавайте это или меняйте на хлеб. Мы вам мешать не будем, наше дело воевать».

— Ну а когда все кончится?..

— Что кончится? — не понял Нестор Иванович.

— Ну, железо, проволока… Дальше-то чем кормиться?

— Дальше надо будет возвращаться на землю и растить хлеб! — отрезал Махно. — Земли дадим сколько угодно. Города — гнезда угнетения! Вот ты — хлопец пытливый, въедливый, с упрямым лбом, напоминаешь мне меня, когда я с Аршиновым встретился. Учись, никто другой тебя не научит! И о евреях я тебе скажу, чтобы ты запомнил на всю жизнь. — Батька понизил голос: — Вот все партии вокруг — большевики, кадеты, эсеры, меньшевики, петлюровцы — бьются насмерть, и в любой из них есть евреи, а то и вся головка состоит из них. И что странно — друг друга они не трогают. Арестуй меня чекисты — что они сделают со мной? Правильно, расстреляют. А председателя моего реввоенсовета Волина — Эйхенбаум его настоящая фамилия — взяли в плен в Кривом Роге и отпустили за границу. Или был в Одессе до революции миллионер Эммануил Маргулиес. В 19-м он стал министром у Юденича. А кто он теперь? Теперь он у большевиков, главный комиссар Украинбанка в Киеве! А кто такой Винниченко, заместитель председателя Украинского Совнаркома? Бывший председатель петлюровской Директории!

— Это Винниченко, который писатель? Он тоже еврей? — удивился Мишка.

— А пес его знает. Главное, что он масон, а масон, хлопец, стоит еврея.

О масонах Михаил впервые прочитал в мае 18-го в донской газете, напечатавшей речь атамана Краснова на «Круге спасения Дона». Говоря о флаге, гербе и гимне Всевеликого Войска Донского, генерал сказал: «Вы можете мне предложить другой флаг, кроме красного, любой герб, кроме еврейской пятиконечной звезды или любого иного масонского знака, и любой гимн, кроме «Интернационала». С тех пор Михаил думал, что евреи и масоны — это одно и то же. А оказывается, «масон стоит еврея».

— А кто такие масоны? — спросил он.

— Кто такие? Мировое правительство. Тайное. Участвовать ему в наших драках неинтересно, но своих представителей оно в каждой партии имеет. Вот и у меня сидит реввоенсовет.

— Какие же вы тогда вольные козаки?

— А ты думаешь, чтобы волю получить, надо кричать дуром: «Бей жидов, спасай Россию!»? Жидов хлопцы и так бить будут, никакой Цинципер им не помешает. Он же с ними в бой не ходит. Жидов все бьют — и белые, и красные, и зеленые. И все говорят — это не мы, это другие! Ты не знаешь, почему? Я знаю. Евреи — основная сила тайного правительства. Все деньги мира у них. Если бы я стал кричать, что борюсь против жидов и масонов за народную волю, они шмякнули бы на меня разом и белых, и красных, и петлюровцев, и григорьевцев, и поляков. Мокрое место бы осталось! А так — все ездили по очереди ко мне на переговоры, союз предлагали… Это политика, в ней без еврейских советчиков нельзя. И лучше, если это будут мои старые соратники, чем лазутчики врагов. Между прочим, я у евреев в политике многому научился. Они не любят, когда вся власть у кого-то одного в руках, и я им у себя не даю всей власти. У них только политическое руководство, а военное — у украинцев. Они грызутся между собой, и пусть их. Это хорошо, когда вокруг тебя — всякой твари по паре. Все смотрят на тебя, а ты всегда прав. Правда, партии русского казачества у меня нет. Это непростительное упущение. Теперь, когда у большевиков не стало врагов, они хотят всей Красной армией навалиться на меня. Надо поднимать на совместную борьбу Дон и Кубань, а поднимать некому, украинцы для ваших чужие, евреи тем более. Нужны молодые смышленые хлопцы вроде тебя. Хочешь, поставлю тебя начальником культпросвета? Это большая честь, войдешь в историю вместе с батькой Махно. Будет у тебя все, что пожелаешь. Часы тебе подарю, маузер. А так — пропадешь в своей Каргинской. Что здесь делать — старых пердунов да сопливых детишек в клубе забавлять? Ну, согласен?

— Подумать надо, — уклончиво ответил Михаил.

— Некогда думать, хлопец, завтра выступаем на Миллерово.

— А послезавтра куда? Не пойдут с вами наши казаки. Они свой Дон любят, а не странствовать по белу свету. Ваша армия — как тот завод, который вы рабочим предложили распродать. Пару месяцев будет чем кормиться, а потом? Наши казаки волю не так понимают. Русское государство им не враг. Когда большевики позвали идти на поляков, они все пошли — и красные, и белые. А вы что же свою Украину от поляков не защищали? Ясное дело, почему — они бы вас разбили. Но ведь и красные вас разобьют. Стал-быть, ничем вы не поможете хлеборобам, будете только напрасно кровь лить, как сегодня. Извиняйте, если что не так сказал.

— Я вижу, тебе больше нравится за большевиков агитировать, — нахмурил свои едва заметные брови Махно. — А не хочешь ли присоединиться к тем, что валяются здесь за плетнем?

У Михаила похолодело в животе. В глубине души он не верил, что его могут расстрелять, но убивали у батьки так легко, словно в городки играли… Что им стоит снести голову еще одному? Он подавил в себе внутреннюю дрожь и сказал:

— Но вы же при всем честном народе звали меня погутарить, а не на расстрел. Да и что это за воля у вас такая: чуть что не так скажешь — и расстрел? Вы хотели пьесу посмотреть — мы вам показали, позвали погутарить — я пошел. Но ехать из станицы я с вами не хочу. Отец и так на подозрении у советской власти, как бывший мельник, а я уеду — его и вовсе арестуют. Зачем же настаивать против моей воли? Вы говорили станичникам, что пришли на Дон как друг, а друзья так себя не ведут.

— А ты нам не друг! Ты служишь у большевиков в культпросвете, пропаганду им помогаешь вести. Таких — к стенке.

— Не служу я у них! Я здесь писарь в ревкоме. А театром занимался по своей охоте, за добавочный паек. Голодуха ведь!

— Ты меня не жалобь — не разжалобишь. — Махно, хромая, подошел к двери, открыл ее, крикнул: — Лепетченко!

У Михаила враз ослабели ноги, как давеча у Лашкевича. «Господи, помилуй! Пресвятая Богородица, спаси мя!» — взмолился он про себя.

В дверях вырос Лепетченко.

— Слухаю, батько.

— Я иду в дом попа, отдыхать. Завтра с утра хороним Гаркушу, потом — выступаем. Этого говнюка отпусти. Нехай идет до хаты. — Батька повернулся к Мишке: — Скажи спасибо, что годов тебе еще мало, а то бы и слушать не стал. Но запомни: не хочешь у нас работать, не будешь и у красных. Отныне — никаких болыпевистских театров. Я ведь не навсегда ухожу, вернусь еще. Узнаю, что не выполнил зарок, пощады уже не жди. Скройся с глаз.