Личный пилот Гитлера. Воспоминания обергруппенфюрера СС. 1939-1945 - Ганс Баур Страница 18

Дорогой читатель, прошу прощения за столь подробное описание сугубо личных переживаний из моей прошлой жизни, но они мне кажутся важными сейчас, когда люди воспринимают как должное сверхзвуковую скорость и уже успели позабыть о том, с какими неимоверными трудностями сталкивалась авиация всего три десятка лет тому назад.

Мы могли летать через Восточные Альпы только до октября. Зимой я работал на обычных маршрутах – туда и обратно между Берлином и Мюнхеном. Во время одного из полетов в Берлин стояла исключительно дурная погода. С запада пришла полоса затяжного ливня, сопровождавшаяся снежными вихрями, которые бушевали над центром альпийского нагорья. Не могло быть даже и речи о том, чтобы пролететь над разбушевавшейся стихией, поскольку облачный покров там местами достигал высоты 5 тысяч метров. На востоке небо было чистым. Я летел поверх первого слоя облаков над Баварским лесом на высоте 3 тысячи метров, но нигде не видел просвета. Дунай еле просматривался между облаками. Я несколько снизился для того, чтобы сориентироваться, но, поскольку внизу все еще простирался Баварский лес, решил, что лучше снова подняться повыше. Я повернул к югу, но и там стояла сплошная облачность. Когда наконец я добрался до Альп, то увидел, что и здесь все небо закрыто густыми облаками. Около Юденбурга, расположенного в глубине Альп, я наконец впервые за все время полета смог увидеть землю. Определив свое положение по ориентирам на земле, я решил, что лучше всего лететь вперед, в сторону Мюнхена. Пролетая над полностью закрытой облаками территорией, время от времени я видел то одну горную вершину, то другую. Ориентация по пеленгу была невозможной, во всяком случае неточной. Сильный встречный ветер создавал дополнительные трудности, запас горючего иссякал. Мне пришлось искать подходящее место для экстренной посадки. В соответствии с пеленгами из Мюнхена и Вены, я должен был находиться примерно в районе Химгау. Поскольку подо мной простирались горные вершины высотой по крайней мере от 2000 до 2500 метров, эти сведения не могли быть точными. Я летел в северном направлении, чтобы выбраться наконец из гористой местности. Сгущающаяся тьма стала последней каплей в моих злоключениях. Ничего худшего даже и представить себе было нельзя.

Горючее практически иссякло. Хотел я того или нет, но вынужден был идти на посадку. Я приказал бортинженеру Цинтлю немедленно дать знать мне о любом огоньке, который он заметит. Несмотря ни на что, он должен был определить, на какой примерно высоте мы находились от этого огонька, а также – насколько далеко он от нас расположен. Исходя из этого, мы могли определить, находимся ли мы все еще в альпийской зоне. Внезапно Цинтль закричал, что видит огонек далеко внизу, поэтому я начал снижаться.

Примерно на высоте 1500 метров мы вышли из облачности. Внизу под нами, на берегу реки, располагалась освещенная деревушка. Я решил, что эта река Инн. Я летел вдоль этой предполагаемой Инн, чтобы добраться до Розенхайма или какого-нибудь другого знакомого мне города, но по пути почему-то не встречалось никаких знакомых ориентиров. Я полетел к югу, чтобы определить свое местоположение по истоку реки Инн, находившемуся близ Розенхайма и Кутхе. Внезапно я увидел озеро, как позднее оказалось, Траунзее. В тот момент я еще не осознал, насколько это для нас нехорошо – как раз тогда топливные баки, оказывается, окончательно опустели. Моторы слабо фыркали, затем умолкли совсем. Вместо шума моторов теперь мы могли слышать только свист ветра.

Мы вынужденно шли на посадку, не зная, удастся ли она. Я приказал радисту сесть в самом конце самолета, чтобы его не слишком сильно тряхнуло во время соприкосновения с землей. Бортинженер открыл запасные люки, чтобы в случае необходимости мы могли выскочить из самолета. Я выключил зажигание и аккумуляторы, приняв тем самым предупредительные меры против возгорания. Я не мог видеть, что происходит впереди далее 5 метров. Мне оставалось только ждать того момента, когда колеса коснутся земли. При посадке мы почувствовали легкую вибрацию, но самолет катился по земле плавно. Примерно через 200 метров мы остановились. Мы приземлились на твердое от сковавших его холодов картофельное поле, в самом его углу, возле межи. Мой радист перешел в носовую часть самолета, жалуясь на то, что ударился головой об огнетушитель. Бортинженер нервно жестикулировал, указывая на огни, вместо того чтобы действовать согласно ситуации. Я вынужден был попросить его включить аварийное освещение, чтобы мы могли видеть друг друга.

Через пять минут прибежали первые местные мальчишки. Я спросил у них, как называется деревня, огни которой мы видели. Они ответили на диалекте, который я не понимал. Я решил, что мы в Чехословакии. Ребята поняли мое замечание, и один из них сказал: «Нет, нет, это не Чехословакия. Это – Австрия. Деревня называется Ламбах, а река – Траун, недалеко отсюда Вельс!» Теперь мы знали, где находимся. Вскоре я заметил поблизости ряд столбов. Я спросил, что это за телефонные провода. Но это оказались не телефонные провода, а линия высоковольтных передач с проводами под напряжением 30 тысяч вольт. Мы приземлились всего в 5 метрах от нее…

Никто из нас не пострадал. Теперь мне первым делом надо было уведомить авиакомпанию обо всем случившемся. Между тем стали подъезжать местные крестьяне на подручном транспорте. Один из них захватил меня вместе с собой до деревни. Почтовое отделение уже закрылось, а его служащие ушли домой. Не надо забывать о том, что мы находились в сельской местности. В конце концов я смог объяснить старосте всю важность стоявшей передо мной задачи и то, что я обязан связаться со своей компанией. В Мюнхене и Вене ее руководство находилось в тягостных предположениях относительно нашей возможной судьбы. Пришла телефонистка и установила связь с Мюнхеном через Вельс и Линц. Директор аэропорта майор Гайлер долго не мог произнести ни единого слова, когда услышал мой голос. Он мне сообщил, что они уже отправили грузовик в Химгау, откуда пришло сообщение о катастрофе и где, как они полагали, мы как раз и должны были бы находиться. Пилы и крючья также прихватили, поскольку, по мнению авторитетных лиц, самолет, по всей видимости, врезался в горный склон. Они также связались с причалами пассажирских судов на Химзее, требуя от них сообщить, не слышали ли они чего-либо, указывающего на то, что самолет упал в озеро.