Вся моя жизнь - Джейн Фонда Страница 18

Помню, однажды в школе мне стало плохо, меня отвели в медпункт и велели полежать, пока кто-нибудь за мной не приедет. Я лежала, глядела вверх и увидала на полке у себя над головой брошюру, которая называлась “Мастурбация”. Видимо, не так уж мне было дурно, потому что я, не теряя времени, стащила ее и до возвращения медсестры быстро прочла всё, что успела. Там говорилось, что от мастурбации появляются угри и портится психика. Готова поспорить: эту брошюру специально поставили на видное место для таких девочек, как я. Прочитанное, конечно же, произвело на меня куда более сильное впечатление, чем гувернантка, которая обнюхивала мои пальцы. Сейчас я уверена, что взрослые, которые заставляют детей чувствовать себя виноватыми в их естественных, здоровых ощущениях, совершают преступление. Возможно, они делают это потому, что их самих в детстве мучили родители и учителя, и теперь они отыгрываются на следующем поколении!

Когда я училась в седьмом классе, мы переехали в дом с привидениями, расположенный на горе, с видом на Мерритт-паркуэй, – вот там я и построила свой картонный домик, а мама начала коллекционировать бабочек.

Вскоре мои метания закончились. Образ Одинокого рейнджера устарел. Я наблюдала за тем, как кокетничали некоторые мои подружки, и чувствовала, что по сравнению с ними мне чего-то не хватает. Я относилась к жизни чрезвычайно серьезно (как папа), и мне казалось, что если уж флиртовать, то надо быть готовой на всё по полной программе. Услышать обвинение в том, что ты “динамишь”, – хуже, чем “быть готовой на всё”. Начала – будь добра довести дело до конца, это вроде как всё доесть.

В июне 1950 года, через два месяца после маминой смерти, нас с Брук и еще одной подружкой, Сьюзен Тербелл, отправили в Нью-Гемпшир, в летний лагерь. Для меня это было трудное лето. Внешне по мне было незаметно, что мамина смерть повлияла на меня, но Брук рассказывала, как я вскакивала среди ночи и что-то кричала про маму; “Кричала так, что все сбегались ее успокаивать”, – написала Брук в мемуарах.

По лагерю гулял грипп, и я заболела. Но помимо этого что-то стряслось с моей половой сферой – и менструации были ни при чем. Я провела в изоляторе немало времени с различными недомоганиями, но страшно боялась – или стеснялась – попросить медсестру посмотреть, что со мной случилось. Меня донимали боль и зуд, но я никому ничего не сказала. Я решила, что у меня неправильные половые органы, что, когда Господь раcпределял их, мне достались с дефектом. Тревога не отпускала меня еще много лет. Это один из вопросов, с которыми я не обратилась к маме.

Мама наложила на себя руки за десять месяцев до окончания строительства нового дома, которое она затеяла. Был апрель, и думаю, она не могла ждать. Не помог и тот факт, что в апреле у нее был день рожденья. Доктор Сьюзен Блюменталь напомнила мне строку из поэмы Томаса Элиота: “Апрель, беспощадный месяц…” ^[12] Она сказала, что в апреле происходит больше самоубийств, чем в любом другом месяце, на втором месте – октябрь. “Приходит весна, меняется погода, вроде бы с концом зимы появляется надежда, но это и время перемен”.

Как объяснила доктор Блюменталь, весенний и осенний пики самоубийств связаны со сменой времен года, нарушениями режима сна и пробуждения, а также (или) с изменением суточного биологического ритма, то есть хода биологических часов, и всё это может влиять на настроение и поведение. “Некоторые ученые полагают, что такие сезонные перемены в сочетании с изменением режима сна и/или суточного биологического ритма, а также функции нейромедиаторов мозга у людей с биполярными расстройствами способны запустить циклические процессы, от депрессии к маниакальной стадии и обратно. Казалось бы, после долгой зимней мрачности тонус должен повышаться, но на самом деле человек может перевозбудиться и в одну из этих фаз выработать столько энергии, что у него появляются мысли о самоубийстве – и он может это сделать. Кроме того, если защитных факторов не хватает, больного могут подтолкнуть к этому шагу какие-то обстоятельства, которые угнетают его или унижают его достоинство”, – сказала она.

Но тогда я еще не знала, что мама покончила с собой. Это выяснилось осенью в аудитории для самостоятельных занятий, когда кто-то из одноклассников показал мне статью про моего папу в глянцевом журнале. Я начала читать и дошла до такой фразы: “Его жена, Френсис Фонда, перерезала себе горло опасной бритвой в психоневрологической клинике”. Я сразу поняла, что это – чистая правда, а про сердечный приступ мне наврали.

Потом был урок рисования. Мы расписывали черные оловянные подносы – мой украшали белый дерен и две желтые бабочки. Рядом со мной сидела Брук, я дала ей знак пригнуться над партой и прошептала:

– Брук, моя мама правда покончила с собой?

– Ну… я… о боже, Джейн… я не знаю… я… – замялась она, стараясь уйти от ответа. Позже в своих мемуарах она написала, что, когда моя мать умерла, «мисс Кэмпбелл собрала всех учениц Гринвичской академии и объяснила, что следует придерживаться этой версии [что Френсис Фонда умерла от сердечного приступа]».

В тот день, как только закончились уроки, я побежала домой, прямиком в комнату миссис Уоллес. Это была наша гувернантка, ее взяли после маминой смерти помогать бабушке присматривать за нами. Миссис Уоллес была красивой, доброй женщиной с мягким седым пучком на затылке.

– Миссис Уоллес, – выпалила я, – моя мама покончила с собой?

Если мой вопрос и удивил ее, она не подала виду. Она посадила меня к себе на колени и мягко сказала:

– Да, Джейн. Очень жаль, что именно мне пришлось сообщить тебе об этом.

– А правда, что она перерезала себе горло бритвой?

Миссис Уоллес секунду поколебалась. Очевидно, в этот момент она решилась открыть мне правду настолько, насколько двенадцатилетний ребенок способен ее усвоить.

– Да. За несколько месяцев ей удалось убедить докторов в клинике, что ей лучше. Они написали твоим отцу и бабушке, что, по-видимому, она “больше не считает себя безнадежной неудачницей”. Так они выразились… “безнадежная неудачница”. Врачи надеялись, что очень скоро она сможет вернуться домой, поэтому ослабили контроль за ней, вот так она и сделала это. Перед смертью она написала записки каждому из вас.

– А Питер знает?

– Нет, и я думаю, что лучше пока ему ничего не говорить. Он такой ранимый.

– А можно я посмотрю, что она написала мне?

– Твоя бабушка сказала, что у нее уже нет этих записок. Извини.

Всё это заставило меня крепко задуматься.

Я не разозлилась, но очень хотела бы прочесть адресованную мне записку. Может, она рассердилась, что я не захотела ее видеть, когда она в последний раз приехала домой? Может, если бы я повидалась с ней и сказала бы ей что-нибудь очень доброе, она передумала бы. Может, она знала, что я не люблю ее, и поэтому убила себя. Но любила ли я ее? Я не смогла ответить на этот вопрос, потому что часть моей души окоченела.