Град Камен. Путешествие в Китеж - Николай Морохин Страница 18

– Нет, вы все-таки, пожалуйста, скажите.

– Бабка тут одна была. Померла давно. Так на тую пору аккурат корова у ней потерялась. Думала, вот придет, а она – ночь-полночь не идет домой. Стало у ней сердце неспокойно, поднялась ночью-то, пошла искать. Нашла в лесу. Там вон, за горами, лес был большой. Погнала этто мимо озера и видит: лодочка будто от берега отпихнулась, и в лодочке трое. Тихим голосом стихиру поют. Отъехали на середину озера. Бултыхнуло будто что-то и скрикнуло. А темно, ночь-то весення, сумрачна. Испужалась она, погнала корову что есть духу…

Говорили: не иначе это Кирила Самойлов в Китеж отправился.

– А может, на дно озера, дедушка?

– Ну так что, – сказал он холодно. – На дне то же самое монастырь. И на самой середке главны ворота… Этак же вот, как ты, и тогда говорили: утоп Кирила Самойлов, больше ничего. Начальство выезжало, на допросы таскали. Ваяли будто двух каких-то в Семенове.

– И что ж?

– Да что! Никто знать не знает, ведать не ведает…

У него появилась потребность досказать еще что-то.

– Опять же сам не видал, люди баяли. Ехали на двух подводах мужики из Семенова с базару. Запоздали… Дело ранней весной. Земля-те отпотела, туман. Лошади сошли с дороги, к озеру. Известно, скотина, может, пить захотели. Прокинулись мужики, глядят. Над озером туман столбами ходит, а солнце чуть за горами показывается. И вдруг, бpaтец ты мой, видят они: едут из озера на большой подводе монахи не монахи, а вроде того. Диву дались наши мужики: что такое? Монахи незнакомые. Лошади у них большие, сытые, сами народ тоже гладкой, ликом светлые. И едут из воды прямо на них, все одно – по дороге… Подъехали, остановили ихних лошадей, давай хлеб на свою телегу перекидывать… Потом деньги отдали, честь честью, до копеечки, повернули подводу и опять в озеро. Только их и видели. И слышь ты, что еще. Ты вот человек городской… Ну, понимай это дело как знаешь, а будто и Кирила Самойлова тут же видели с ними. А заговорить не посмели…

Мы оба помолчали, занятые своими мыслями. И мысли у нас были разные. У рассказчика они были, по-видимому, светлые и ровные. Лицо его опять приняло доброе, благожелательное выражение.

– Насказал я тебе, проходящий, много чего. Ты думаешь, может: чего и не бывало. А наше, брат, место не простое… Не-ет… Не простое… Тебе вот кажет: озеро, болотина, горы… А существо тут совсем другое. На этих вот на горах (он укачал рукой на холмы), сказывают, быть церквам… Этто вон, где часовня, – собор у них стоит пречистого Спаса. А рядом, на другом-те холме – Благовещение. Тут и стары годы береза стояла, так на са-амой, выходит, на церковной главе.

– Откуда же это-то известно?

– А от бесноватых, от кликуш. Как, бывало, поведут которую мимо той березы, сейчас они и пойдут выкликать: “Ой, березка-матушка! На церковной главе выросла. Помилуй нас”. Ведь уж это явственное дело. Чего же более. А тут вот мочажником самым большая дорога у них прошла. Эвон, супротив овражка, промежду взгорьев, серединой озера. Тут другой раз сетями мы задеваем. Так это монастырски ворота. И сказывают; на столбах-те чепи, а на чепях сундук с золотом да золотая всякая сосуда запущена… Вот ты и думай себе. Мы, грешные, видим болотину, да лес, да озеро. А на самом-то деле взять; оно оказывает совсем другое… Ой, да что же это я!

По воде между татарником уже с полминуты ходили круги. Мой собеседник спохватился и торопливо, с сосредоточенным выражением стал “водить” клюнувшую на крючок большую рыбу.

– Не-ет… пог-годи! Не уйдешь, мил-лай, – говорил он, приседая и то натягивая лесу почти горизонтально, то опуская, то наводя ее из стороны в сторону. Потом выпрямился, дернул удилищем и выхватил очень бойкого, порядочной величины окуня…

Вид у старика был довольный.

Я невольно засмеялся. Он посмотрел на меня, тоже слегка улыбнулся и спросил:

– Чего ты? Не надо мной ли, дураком?

– Нет, дедушка. А только подумалось мне чудное…

– А что же, милай?

– Ведь озеро-то… одна видимость?..

– Ну-ну…

– И воды тут нет, а есть дорога и главные ворота?..

– Это верно.

– Так как же вот окунь-то? Выходит, и он только видимость.

– Поди ты вот… А? – сказал он с недоумевающей благодушной улыбкой. И потом прибавил: – А мы-те, дураки, жарим да кушаем.

Он опять вынул окуня, посмотрел на него, взвесил на руке и сказал:

– Порядочный, гляди. Еще бы парочку этаких, – уха!

Мы дружески распрощались.

Солнце уходило за горы все ниже и ниже, и по всему озеру протянулась прохладная тень. Вместе с нею, по-видимому, начался клев…

Солнце совсем село, и с дороги в село Владимирское я с трудом успел набросать в своем альбоме озерко, горы и венчик деревьев. По равнине быстро разливалась тьма, поглощая очертания. Только тихая Люнда слабо мерцала, извиваясь по болотистой низинке, да клочок озера томно отсвечивал стальной синевой вечернего неба».

В 90-х годах ХIХ века с посохом в руках на озеро ходил и Горький. Точная дата его путешествия остается для неизвестной – можно перерыть самые авторитетные его биографии, написанные по дням, и ответа не будет. Но в том, что путешествие такое было, сомнений нет: «Я шел на Китеж-озеро, остановился в деревне ночевать», – рассказывает Горький в очерке «Н.А. Бугров». Там и произошла случайная, как потом оказалось, самая последняя встреча молодого писателя и знаменитого нижегородского старообрядца-миллионера. На глазах Горького в деревне с почетом принимали «благодетеля», и он рассуждал в вечерний час о жизни, словно подводя ей итог. «Утром простился с ним, уходя на Китеж-озеро», – заканчивает очерк Горький. Никаких впечатлений от озера на страницах книг, в письмах писателя мы не найдем. Но из автобиографической повести «В людях» известно, что Алеша Пешков хотел увидеть Светлояр с детских лет. В этой повести Горький слово в слово вспоминает духовный стих, который ему пела любимая бабушка Акулина Ивановна: