Тайны петербургских крепостей. Шлиссельбургская пентаграмма - Андрей Синельников Страница 18

– Извините, Дмитрий Федорович. Юрий Федорович Самарин, философ, историк, общественный деятель, публицист, один из идеологов славянофильства, автор либерально-дворянского проекта отмены крепостного права, участник подготовки крестьянской реформы и так далее вам кем приходится? – полюбопытствовал Ян Поклевский.

– Братом родным, – неожиданно густым басом ответил бывший майор. – Он, по слухам, сейчас в Берлине. Отъехал от благодарного отечества. А я вот не успел, – горько усмехнулся.

– Благодарствую. Теперь, Бронислав, ответ на твой вопрос насчет ветра попутного и нелегкой, что занесла меня сюда. Видишь ли, в этом мире ничего и никогда не бывает случайно. И если вдруг, подчеркиваю вдруг, – он многозначительно поднял палец вверх, – эмигрант, преуспевающий в Париже службой Французской республике в офицерских, подчеркиваю в офицерских и не малых чинах, и, имея орден Почетного легиона в петлице, проникается раскаянием. Если он вдруг признает все свои грехи молодости и просит прощения у царской власти Российской Империи, тут что-то не так! Значит за этим стоит что-то высшее и главное!

– Брось, Ян! Ты не на трибуне сейма, не перед войсками повстанцев, и даже не перед братьями в ложе. Скажи простым человеческим языком. В робе арестантов мы отвыкли от патетики.

– Все ты, Бронислав, приземлишь и сделаешь доступным и пресным. Я тут с поручением от достойных братьев. С поручением ко всем вам.

– Мы внимательно слушаем Ян, – за всех ответил Шварце.

– Ты знаешь секрет Шлиссельбургского старца. Только, пожалуйста, не делай круглых глаз Бронислав! Не делай, пся крев! Ты знаешь. И тебе известно, где старец спрятал свиток. Броня, пся крев! Не делай круглых глаз, тебе это не идет. Братьям нужен свиток. В цитадель запрещен вход офицерам. Только унтерам и солдатам. Извините, господа, на солдат надежды нет. Сдадут тут же. Поэтому мы все, все общества, приложим усилия и нажмем на тайные рычаги и пружины, но кого-то из вас переведем отсюда унтер-офицерами в надзорную команду Шлиссельбургской крепости. Затем Бронислав расскажет вам, как найти свиток, и вы… Да, да, вы найдете способ вынести его из русской Бастилии. Такое задание дали нам всем братья! – он замолчал.

– Оператор! – раздался вдруг далекий голос. Оператор с трудом вышел из оцепенения.

– Топай сюда, погрейся чайком. Ты все там закончил? Еще чего снимать будем?

– Да почти все, – ответил Оператор, – Вот еще бы снять игровую сценку, как Морозов в камере сидит.

– Нет проблем! – поддержал его Продюсер, – Вот Издатель из себя узника изобразит.

Они были знакомы давно. Да и журнал выпускали скорее для души, чем для коммерции, поэтому отношения сложились дружеские, а не подобострастные.

– Эй, олигарх, – крикнул Продюсер, – не хочешь на себя шкуру арестанта примерить?

– Почему нет, – философски изрек Издатель.

– В этом плохой приметы не просматривается.

– Деды, – уже суетился Редактор, – можно мы шинельку арестантскую попользуем и на место повесим?

– Пользуйте сынки. Чего ей, шинельке-то, станет. Только моль разгоните. А он прав, ваш бородатый, – кивнул на Издателя дед, – В том плохой приметы нет, ― в камере узника посидеть. Бывает, наоборот, многое проясняется, то, что на воле не видно было. Как там народ-то говорит? От тюрьмы да от сумы не зарекайся… Пусть посидит, подумает. Глядишь, откроется ему глубина мыслей чужих, но много мудрых, – дед уже подавал серую тюремную шинель, – Держи сынок. В такой Морозов ходил. Энто точно.

Глава 7

В каждой камере Секретного дома висела такая шинель как образец арестантской одежды.

– В какую камеру пойдем? – весело спросил Редактор.

– Так в третью, где Морозов сидел, когда за провинности карцер получал, – отозвался ветхий дед.

– Так там своя шинель есть, – подсказал Оператор.

– Та шинель не Морозовская, – кряхтя, встал из за стола ветхий дед, – Ту так повесили. Перепутали, когда после войны музей восстанавливали.

– Подожди дед, – опешил Продюсер, – ты что, хочешь сказать, эти шинели те самые? Что они не сотлели, не сопрели, не потерялись за эти годы?

– А чего им сделается шинелям энтим? Их ни моль не берет, ни время не бьет. Они вечные, – дед любовно одергивал шинель, накинутую на плечи Издателя. – А похож, идрить твой корень, похож, на Морозова-то. Вылитый Николай. Только очки другие. У того были в таких проволочках тонких и круглые, А энти… но все одно похож. И борода так же лопатой, – он еще что-то забормотал себе под нос.

– Только волосы у того были назад зачесаны. Когда он в крепости сиживал, назад были зачесаны, – в тон ему добавил второй дед, – Это потом он их на пробор иногда носил. Но это уже когда академиком стал. Так ведь?

– Так, так, а тогда только назад, – ветхий дед подтолкнул Издателя в спину. – Ну, топай, что ли, убивец царев. Топай в камеру свою.

Издатель потопал по коридору в дальний его конец, где находилась камера номер три. Возле нее стоял Оператор, приветливо распахнув дверь. Чуть поодаль у стены, на которой висели фотографии узников Секретного дома, выделялись фигуры Продюсера и Редактора.

– Милости просим? – сделал ручкой Оператор.

– Вот к нам и еще один постоялец, – как бы продолжив за ним, сладко улыбнулся тюремный надзиратель, приглашая жестом Морозова в камеру.

У стены напротив камеры рядом с окном стояли два унтер-офицера. Они следили за тем, чтобы арестант, доставленный за провинности из Новой тюрьмы, был определен по положению. Самим же, по традиции, вход в камеры был заказан, так же как офицерам было запрещено входить в цитадель. Морозов поправил шинель, накинутую на плечи, и вошел в камеру, к стенам которой стремился последние два года.

Бесшумно захлопнулась за спиной тяжелая дверь. Неслышно повернулся ключ в замке. Не жалели в крепости Шлиссельбург масла на смазывание дверных петель и замков.

Издатель сел на табурет у стола. Склонил голову на руки и задумался. В окне чернильным пятном расплывалось ночное небо с проблесками звезд. Как давно выношенная и взвешенная, мелькнула, а затем плавно выстроилась мысль, уже в литературной законченной форме. Он покатал ее на языке и как хороший дегустатор понял, что это действительно подобно старому выдержанному марочному вину. Еще раз покатал на языке и вдруг увидел ее всю целиком. «Сознательная жизнь наполняет всю вселенную. Она мерцает и горит в каждой светящейся звездочке. И в тот момент, когда мы смотрим на ночное небо, миллионы мыслящих существ встречаются с нами на каждой звезде своими взорами».