Дорога в прошедшем времени - Вадим Бакатин Страница 18

Вышел из горкома. Апрель. Воздух пронизан дымом костров. Жгут прошлогодние листья. Первые звезды зажигаются. Настроение сложное. Смесь удивления, нелепости происходящего и гордости. Надо же! Невероятно. Меня берут на место недосягаемого, как те звезды, партийного начальника! Не может быть! Собственного величия еще не ощущал. Но что-то такое уже начиналось. В голове роились какие-то планы, как мы, то есть я, будем поднимать домостроение. «Мама, мама, это я дежурный… Я дежурный по апрелю…» То есть по городу.

Жена почему-то заплакала и сказала: «Решай сам». На главный ее вопрос: «Какая там зарплата?» – я ответить не мог. В то время такие вопросы имели право задавать только жены.

На несколько дней все успокоилось. И вдруг… Крутимся мы с Колей, моим верным и веселым водителем, на дээсковском газике по апрельской грязи показательного четырнадцатого микрорайона. Вызывает по рации диспетчер, передает срочный вызов: «Бакатина в горком!»

Являюсь к Георгию Адамовичу.

– Ну, решил?

– Решил…

– Идем скорее, нас Афанасий Федорович ждет…

Если бы он сказал: «Идем, нас ждет наместник Бога», эффект был бы меньшим. Афанасий Федорович Ештокин был первым секретарем обкома. Кто жил в то время, знает, что это было больше чем Бог. И царь, и Бог, и воинский начальник.

По какому-то внутреннему пути Георгий Адамович своим ключом открывал двери, и мы вошли в великолепие ковровых дорожек, благолепие и тишину. Я был в плохо отмытых от глины резиновых сапогах и вдруг оробел, застеснялся, старался идти не по ковру, а рядом, по паркету. Навасардянц сказал: «Брось дурака валять. Будь самим собой, и все будет хорошо».

Огромный светлый кабинет. Навстречу поднимается невысокий, плотный приветливый человек.

Наши приветствия прерывает какой-то странный телефонный звонок, нежный, переливчатый. Афанасий Федорович говорит: «ВЧ. Я Москву заказывал. Москва открылась…»

Это было непонятно. Но очень значительно. Мы сидим, а он долго говорит что-то о необходимости развития кузбасской науки. И как мне казалось, сердится. Положил трубку. Опять улыбка: «Ну, как дела? Как живете? Георгий Адамович мне рассказывал о вас. Согласны помочь партии?»

Я, конечно, был согласен, но сомневался, получится ли. Афанасий Федорович был хорошо информирован. Даже знал, каким я был членом постройкома. Постройком – это профсоюзный комитет строителей. Главный инженер всегда работал с профсоюзами. Ештокин сказал, что я хорошо, активно себя вел, и он уверен: в партии у меня все получится.

В партию коммунистов я вступил в 1964 году. Почему не вступал раньше, несмотря на настойчивые предложения, не знаю. Не было никаких принципиальных причин. Просто тянул, отнекивался. Когда такое поведение стало уже неприличным, написал заявление. Работать главным инженером строительного управления и не быть членом КПСС было не принято. Да и работе это мешало. Ибо в то время партия, и только партия действительно все решала. Начиналось форсированное строительство коммунизма.

На бюро заводского райкома меня приняли, не задав ни одного вопроса, кроме просьбы рассказать биографию. Упоминание о репрессированном в 1937 году деде не произвело никакого впечатления. Да и было ли оно? Культ Сталина был уже осужден. Шел домой пешком по трамвайным путям и от воодушевления играл мускулами.

Партком треста «Кемеровохимстрой», где бессменно секретарствовал Василий Иванович Макеев, часто, как мне казалось, для вида беззлобно строжился над нами. С большим удовольствием Василий Иванович любил организовывать выезды в подшефный сельский район, на рыбалку, где мы водкой крепили смычку между городом и деревней. Мне кажется, такие секретари, без гонора и амбиций, компанейские и простые, приносили больше пользы делу, чем сухие демагоги от марксизма, застегнутые на все пуговицы.

Что и говорить, опыт партийной работы был у меня весьма невелик и односторонен. Главное, чего требовали партийные органы, – выполнять план. Если это удавалось, все было хорошо. Среди производственников-строителей считалось верхом недальновидности, а то и глупости план перевыполнять. Показывали чуть больше ста процентов, и достаточно. Придет следующий отчетный период, «заначка» пригодится. Но как правило, строители планы выполняли редко. Денег пустых, дутых всегда было много, но материальными и трудовыми ресурсами они не обеспечивались. Скрытая инфляция нарастала. Грубо говоря, «капвложения» выделялись, но «купить» на них было нечего.

То же было и с наличными деньгами, с оплатой труда. Зарплата была жестко фиксирована. Трудно было получить больше, но и получить меньше «положенного» надо было умудриться. А главное, купить на эти деньги особенно было нечего. Товаров народного потребления, а зачастую и продовольствия катастрофически не хватало. Сказывались перехлесты в индустриализации и милитаризации страны. Позволивший победить фашизм лозунг «Все для фронта, все для победы» незримо продолжал действовать и в мирное время строительства коммунизма. Ограниченные ресурсы в первую очередь шли на оборону и отрасли, ее обслуживающие. На товары народного потребления отдавались крохи да партийные выговоры за невыполнение заданий. В повседневной политшумихе главным был доведенный до автоматизма лозунг «Все для человека, все для его блага!». Но на закрытых серьезных заседаниях партийных комитетов, когда речь заходила о том, куда конкретно направлять ограниченные ресурсы, чему отдавать предпочтение: обороне или легкой промышленности, – обрывали жестко: «Кончайте демагогию! Оборона – это священный долг. Здесь нет выбора!»

В конце концов этот большевистский милитаристский дух начала века, вытекающий из чапаевских задач борьбы за мировую пролетарскую революцию, совершенно бессмысленный в годы застоя, в годы «борьбы за мир», демократию и социализм, окончательно изуродовал структуру социалистической (плановой!) экономики. Она все более и более работала не на людей, не на благосостояние – потребление, а на себя, развивая и обслуживая непосильную ношу, гордость советской науки – военно-промышленный комплекс, продукцию которого, как бы она ни была совершенна, как известно, на хлеб не намажешь.

На удивление, из меня вдруг получился по тем меркам неплохой партийный работник. Главное, хорошо получалось общение с людьми, «с массами», как тогда говорили. Виной тому, наверное, мой производственный опыт, но и, безусловно, Г.А. Навасардянц. Это был неординарный партийный работник. По профессии журналист, по призванию исследователь, по характеру добрый, искренний человек.

Помню, он говорил: «Вадим, у тебя все хорошо получается, но не спеши перед каждым раскрывать свою душу. Разве ты не замечаешь: твоей откровенностью, искренностью пользуются. В партии, среди аппаратчиков, далеко не все бескорыстны. Тот тебя сильнее, кто знает больше тебя. Обладать информацией – это все. Ты же готов рассказать, что знаешь, первому встречному. Я тоже искренний человек, но не до такой же степени».

Искренность есть доверие. Доверие бывает беззащитным. Георгий Адамович сам был таким, хотя и советовал мне быть более сдержанным, менее эмоциональным.