Сказание об Ольге - Вера Панова Страница 18

* * *

Еле-еле намечена была тропинка по обрыву, в траве.

Чьи-то ноги уже тут ходили и наметили эту тропинку.

Кругом шелестела листва. Пели птицы.

Липа цвела. Медовым благоуханьем была объята гора над Днепром.

Феодосий поднял взор и увидел Антония, стоявшего под липой.

Он был в черной одежде, подпоясан веревкой. Из островерхого куколя глядело его лицо с длинной острой седой бородой.

Феодосий упал на колени и сказал:

– Благослови меня, святый отче Антоний.

– Сын мой, – спросил Антоний, перекрестив его рукой, будто составленной из пяти сухих косточек, – откуда ты знаешь, кто я, грешный? Если б мы встречались раньше, я бы запомнил твое лицо, потому что от него исходит свет прекрасный.

– Я о тебе слышал, – ответил Феодосий, – и душа мне сказала при виде тебя, что это ты и есть!

– Дар великий, – сказал Антоний, – душа, способная говорить. Нет зрелища более прискорбного, чем тварь, дух которой не подает голоса и ничем не заявляет о своем существовании.

– Подлинно так! – сказал Феодосий. – Слезы льются от жалости, когда видишь такое несчастное создание. И напротив того, веселье охватывает, когда увидишь, как это священное нутро человека, дотоле безмолвствовавшее, вдруг приоткроет уста и произнесет нечто сообразное своей божественной сущности. К примеру, когда повстречаешь людей, всеми силами порывающихся к первородному греху, но в то же время лучшей частью своих помыслов устремленных в святые места – дохнуть воздуха, которым дышал Господь наш. Я тебя прошу, отче, благословить этих людей. Пусть они достигнут цели своего странствия.

И Антоний своими косточками послал благословение вдогонку тем, о ком просил Феодосий, а потом сказал:

– Вижу я, ты силен и счастлив, ибо тебе открыто, что истинная жизнь лишь жизнь духа.

– Я от младенчества это понял, – отвечал Феодосий, – и мне стало ненавистно ублажать мою плоть. Она мне мерзка. Я торжествую при мысли, что смерть ее истребит и высвободит дух мой для жизни вечной.

– Она не мерзка, – поправил его Антоний. – Не может быть мерзким ничто, сотворенное Богом. Но она смертна, стало быть – эфемерна, стало быть – ничтожна пред духом.

– Боится холода, жара, кнута, истязания. Дух же бесстрашен!

– Так, так! Только дух дает крепость и стойкость! Вспомни мучеников! Только дух дает различать, что добро, что зло!

Так они пели свой гимн, Антоний – подняв кверху указательную косточку, Феодосий – на коленях перед ним.

Антоний:

– Какие плоды приносит плоть?

Феодосий, пылко:

– Никаких, отче!

Антоний, останавливая:

– Ну-ну. Плоть приносит плоды. Приносит. Но – бедные. Что она порождает? Опять же плоть, и ничего кроме. Тогда как жизнь духа изобильна разнообразными и дивными плодами. Давно ли, кажется, восторжествовала наша вера на Руси? А сколько уже преславных перемен.

Феодосий:

– Духом понуждается к труду нерадивое, ленивое тело. Оно бы радо, наевшись сладкой пищи, валяться весь день. Но дух алчет деятельности.

Антоний:

– Ибо он стремится явить миру свое отличие, от Бога данное. Тела наши созданы по одному образцу, душа же у каждого иная. И всякой вручен свой талант, или два, или больше. Зарывать ли их в землю? Пускать ли в оборот, чтобы умножить? На то ясный ответ в великой притче.

– И что же, – спросил он, – привело тебя сюда? – И, выслушав историю Феодосия: – Но послушай, угодно ли будет Господу твое пострижение, когда родительнице твоей оно неугодно? Сказано: «Чти отца твоего и матерь твою».

– Знаю, – сказал Феодосий. – Не желал я причинять матушке такое огорчение и не помышлял о монашеском чине. Но вот что было. Я один находился в комнате и читал Писание. Я читал то место, где говорится: «Кто любит отца или матерь больше меня, недостоин меня». И вдруг тихий голос произнес эти самые слова у моего плеча. Я оглянулся – нет никого. Но я же ушами слышал тот голос. И я сказал: «Иду, Господи». И вот я пришел, – заключил Феодосий.